— Война — не помеха творчеству. Сколько уж войн было со времен Аристофана, но театр они так и не убили. Одного таланта мало. Надо его холить…
И он велел Марине выучить пьесу наизусть.
— Ты должна уметь сыграть любую роль — от прожженной шлюхи до робкой девственницы. Даже и мужскую.
Становилось все холоднее. Пошли густые снегопады. С улиц, перегороженных баррикадами, теперь исчезли и трамваи. В морозном воздухе днем и ночью разносились звуки все приближающихся боев. Никуда было не деться от этого грохота. По звукам канонады москвичи старались определить, близко ли немцы: кажется, теперь палят ближе, чем вчера, а вот рвануло еще ближе. Поговаривали, что фашистские гады изобрели мощные пушки, способные поражать цель за сто километров.
В один из таких тревожных дней Марина сыграла перед Алексеем Яковлевичем всю пьесу целиком.
Действительно, все роли, и женские и мужские — и невесту, и ее мамашу, и гостей, и пожилого профессора. Играла в своей повседневной одежде. Только жестами и голосом старалась передать весь юмор пьесы, обозначить характеры персонажей.
Закончив, она церемонно поклонилась, будто выступала перед публикой. На глазах Каплера блестели слезы. Он обнял Марину и крепко поцеловал.
— Не умирай, Мариночка, живи вечно!
Этой ночью они предавались ласкам более страстно, чем когда-либо, пытаясь подавить ужас от пушечной пальбы.
Уже ночью, когда закончился воздушный налет, Марина рассказала Алексею о кремлевской вечеринке 1932-го, когда она танцевала со Сталиным. А также и о том, что последовало за танцами. И все, что знала о гибели Надежды Аллилуевой.
Когда Марина закончила рассказ, Каплер не задал ни единого вопроса. Вообще не произнес ни слова. Просто крепко прижал ее к себе, и Марина вскоре уснула. А когда проснулась, обнаружила, что Каплер, видимо, так и не сомкнув глаз, продолжает ее сжимать в своих объятиях.
В конце ноября ударили морозы. Дороги подмерзли, кончилась распутица, мешавшая продвижению немецкой бронетехники. Танки действительно уже были в полусотне километров от Москвы. Но делалось все холоднее, температура упала до минус двадцати пяти. Орудия покрывались ледяной коркой, фрицы дрогли в своих шинельках. Некоторые и вовсе замерзали насмерть. Переходившие в контратаку красноармейцы обнаруживали вдоль дорог мерзлые трупы. Они валялись в кюветах, как поверженные мраморные статуи, с гримасой ужаса на заиндевевших лицах.
На Новый год мороз уже достиг минус тридцати, а снежный покров — метра с гаком. Но в первые недели 42-го еще больше похолодало. У немецких летчиков и танкистов руки буквально примерзали к штурвалам. Давненько не было такой холодной зимы. Теперь всем заправлял генерал Мороз. Возможно, именно он спас и Москву, а с нею вместе и всю Страну Советов.
