Как раньше он был всё тем же, что и сейчас: пищей, иконой, смыслом, только тогда он был всем этим со знаком плюс, а теперь тем же самым: пищей, иконой, смыслом, только со знаком минус. Она не проглотит и куска без мыслей о нём.
– Чтоб ты подавился, проклятый, – говорит она вместо приятного аппетита. Я понимаю её. Если бы она не приучила, не заставила себя ненавидеть его, то она даже сейчас, после стольких лет без него, побежала бы к нему без оглядки, если бы он только поманил её, легла бы на коврик у входной двери и неподвижно лежала бы, не сходя с места, без еды и питья, не отлучаясь в туалет, пока он не пришел бы.
Боюсь только, что места Лизе не хватит, потому что, когда она придет, на коврике у его двери будут сидеть три-четыре девушки и женщины, они устроят там Николаевские чтения, разложат съестные припасы, откроют бутылочку и утолят свою тоску по нему в приятной компании, где все друг друга понимают. Она тоже этого боится, и это дополнительно мучает её.
Ей было бы приятнее, если бы он скучал по ней и страдал от одиночества, сожалел о разрыве, но он никогда ни о чём не жалеет. Такой вот он сильный. От этого она ещё больше его ненавидит. Но если снять этот верхний слой растворителем как при реставрации, проглянет ли там золото? Да, признаюсь я себе. Проглянет. Засияет.
Если бы она не приучила себя ненавидеть его, она сошла бы с ума. Но она натренировала себя так, что ей кажется, что она его ненавидит, интересно, долго ли она сможет себя обманывать? Только так она смогла выжить. Вместо: «Посмотри, какой красивый закат», – она говорит:
– Посмотри, какой он стал страшный: лысый, толстый, – и вместо «спокойной ночи» она говорит:
– Надеюсь, у него бессонница и он забыл купить снотворное, – и удовлетворённо улыбается.
Как же сильно она его любит, если так старается уговорить себя, что она его ненавидит. Я её понимаю.
Она выискивает всё, за что можно зацепиться, чтобы ещё больше его ненавидеть.
– Он скупой, – говорит она и ждёт, что я кивну, подтверждая, что полностью с ней согласен.
– Он завистливый, – кидает она следующий камень в колодец ненависти к нему, круги расходятся, отражаются и, пересекая друг друга, отталкиваются от стенок раз за разом, пока вода не начинает дрожать.
– Ты права, – говорю я, но ей не нужно моё подтверждение, она может питаться только ненавистью к нему, другого вкуса она не знает.
Ей больно смотреть на детей. Это постоянное напоминание о нём, о его генах, о её любви, о её ненависти. Она ненавидит его сильнее, чем я. Я даже немного завидую глубине её чувств, она бездонна. Она счастлива, что она может поговорить о нём со мной. Я ценен для неё только тем, что я его знаю, и поэтому гожусь в собеседники, и она может поговорить со мной о нём. Только о нём. О нём одном.
