Элизабет настолько ретиво занялась этой разрушительной работой, что не заметила, как над самой ее головой тихонько приоткрылся ставень. Из-за ставня показались сначала нос, потом испуганные глазки и наконец все лицо Клемантины; не схваченные гребнем седые волосы прикрывали, словно занавес, лоб и уши, от испуга движения толстухи стали резкими, отчего тряслись ее полные щеки. Когда Клемантина высунула голову за приоткрытый ставень, который придерживала рукой, чтобы мгновенно захлопнуть его в случае опасности, она искоса посмотрела на улицу, ничего там не увидела, но потом ее полусонные глаза различили какую-то маленькую, вовсе не страшную тень у двери под самым окном; до этой тени старуха вполне могла дотянуться рукой. Это открытие придало храбрости Клемантине, из-за ставня высунулась рука, державшая каминные щипцы. Через несколько секунд Клемантина собралась с духом и, подняв щипцы, обрушила их на неведомого врага, наугад, закрыв глаза, наверное для того, чтобы не видеть, как брызнет кровь; одновременно она открыла рот и издала испуганный яростный вопль. В ответ послышался пронзительный крик, и Клемантина увидела, как по улице со всех ног удирает девочка, размахивая руками, точно пловец, схваченный водяным чудищем.
X
В ту минуту, когда произошла эта сцена, неподалеку от дома Клемантины, на разных улицах, находились два человека. Они шли друг другу навстречу, не зная об этом, и оба замерли, услышав крик ребенка. Первый из них произнес имя Элизабет и прислонился к стене дома, словно боялся упасть. Это был невысокий мужчина в длиннополом пальто, похожем на рясу священника. Черный шелковый шарф и такого же цвета шляпа подчеркивали болезненную бледность его лица, и, хотя он казался довольно молодым, на его щеках было немало морщин, отчасти скрываемых коротко подстриженной бородкой. Глаза его казались слишком большими на худом озабоченном лице с прямым широким носом и тонкими, почти бесцветными губами; весь его облик создавал какое-то особое, в известном смысле противоречивое впечатление хрупкости и вместе с тем силы; черты лица выдавали болезненную чувствительность, свойственную обычно женщинам, женскими казались и его худые голые руки с посиневшими от холода ногтями, так как он сорвал черные перчатки и теперь в волнении нервно похлопывал ладонями по стене; однако во взгляде его, немного затуманенном страхом, сквозил острый и беспокойный ум, и в то же время видно было, что этим человеком владеет какая-то сильная страсть, возмещающая слабость хилого тела.
