– Садитесь, Александр Алексеевич, – пригласила Екатерина. – Уж не знаю, с чего начать… Я в растерянности. Не сегодня-завтра сенаторы соберутся в Москве решать участь злодея, преступления которого ужасны и смерти достойны, но того, чего хотят московские дворяне и Петр Иванович?..
Императрица не договорила, посмотрела на Вяземского, приглашая вступить в разговор.
– Ваше величество, вас смущают слухи о четвертовании? – прямо спросил генерал-прокурор, показав свою осведомленность. – Что ж, в этом есть свой резон: всякий за содеянное злодейство соразмерное наказание принять должен.
– Но отчего казнь с мучительством сопряжена должна быть? Это милосердию моему совершенно противно.
– Ежели так, то одного желания вашего величества достаточно…
– Нет, – перебила князя Екатерина. – Я вручаю судьбу злодея в руки своих подданных, и пусть каждый удовлетворится этим. Какое бы ни было решение суда, я противиться ему не стану.
– Тогда я правом председателя суда заставлю… повесить злодея.
– Возможно, вы и заставите, да только Панины по всей Москве разнесут, кому этим счастьем обязан Пугач! – с неудовольствием выговорила Екатерина.
– Так-так, значит… – от напряжения лицо Вяземского покрылось потом: он наконец начал уяснять всю щекотливость положения, хотя ему, хоть убей, покуда был не ясен тайный мотив, каким руководствовалась императрица, – значит, злодея надо казнить люто… без лютости?
– Совершенно верно!
– Но зачем, ваше величество?
Екатерина удивилась странности этого вопроса из уст генерал-прокурора. Кажется, он должен был уже знать ее! Императрица пожала полными в пене кружев плечами:
– Не спрашивайте, Александр Алексеевич! Пусть это будет… мой каприз!
От Петербурга до Торжка дорога выдалась скверная. Снегу накидало мало, и полозья скребли мерзлую, оголенную ветром землю. И это декабрь! Вяземский в сердцах прислонился к оконцу возка, стал топить теплым дыханием обледенелые стекла в оловянных переплетах. Продышав насквозь морозную завись, припал к отверстию и заскучал глазами – голо, пустынно и необъятно.
Ему вдруг припомнилось, как десять лет назад императрица, только-только сделав его генерал-прокурором, читала свои наставления. Был такой же унылый денек, морозный и бесснежный, за окном царскосельского дворца стучали ветви голых деревьев, а она читала и читала своим ровным, бесстрастным голосом, старательно выговаривая окончания слов, а он, взопревший от усердия, никак не мог уразуметь, зачем императрице все это было нужно: сначала обязательно писать, затем обязательно читать? Потом она дошла до самого главного, и он удивился: неужто можно мыслить иначе? «Российская империя есть столь обширна, что кроме самодержавного государства всякая другая форма правления вредна ей». Ну, конечно, обширна – вон тянется за окном, бескрайняя и унылая, рассеченная лесами и полями, и ничего, кроме самодержавства, не годно и не угодно ей…
