И-известный все-ем я-а птицелов, сюда пришел покушать плов!
(Флейту! И огни — золотистые, пляшущие!)
…Из тряпок, колышков, шнурков,
сложенных вместе, сопряженных,
явился мне человецкий образ.
Хали-бали э, бали э!
Вот так же из мяса, жил, костей
возникло представление о Я.
Когда рассматриваю их порознь,
Прокричи мне в ухо хоть двадцать «хали э!» —
Не вижу в них ничего, похожего на Я.
— А что такое «человецкий»? — грустно спросил Винаяка у лжепророка, оказавшегося к тому же лжепоэтом.
— Это значит: не полностью человеческий, — милостиво объяснил новый знакомец и наконец нахлобучил себе на череп серую тряпку, которую все это время вертел в руках.
«А лотосы все-таки замерзли», — подумал вдруг уставший Винаяка. Он почувствовал сквозь толщу потолочной земли, как серый дождь наверху безжалостно переходит в ранний ноябрьский снег. Значит — сидеть ему в этом черном подземелье до весны, дышать коптящими огнями, слушать, не перебивая, местных пророков и серых витий. А ташкентская община, в которую он держал путь, на целую зиму останется без Сутры золотого блеска.
И все же — первый снег…
— Давайте поднимемся ненадолго наверх.
— Наверх?
Да, они будут играть в снежки и лепить из снега статую Пробужденного.
Вечером снег стал превращаться в воду. Ташкент вспенился жидкой глиной, в лужах на просевшем асфальте радужничали бензиновые цветы. Только на ветвях еще тяжелел снег, отчего кроны склонялись друг к другу и птицы могли ходить по деревьям, почти не пользуясь крыльями.
Со свадьбы возвращались в тишине, даже таксист попался неразговорчивый. Только дворники на лобовом стекле ритмично брюзжали на непогоду.
— Вы имели успех, — наконец сказала Лаги. — Когда начали жонглировать яблоками, я даже испугалась.
— Мой брат был известным человеком в цирке. Я вам еще расскажу о нем.
— Не думайте, мне действительно понравилось. И племянник у вас смешной. Имя красивое у него — Уриэль, правда?
Рафаэль хотел в ответ поцеловать Лаги ручку, но в этот момент Лаги поднесла ладони к лицу, сжав виски кончиками пальцев. Рафаэль отвернулся к грязному окну и стал насвистывать Папагену. В мокрой темноте проплыло иллюминированное пятно дворца раджи, окруженное волосатыми пальмами.
— Денег не будет, — подал голос таксист.
Рафаэль повернулся и не понял.
— От свиста — денег не будет, — объяснил шофер и строго посмотрел на Лаги, словно она должна была поддакнуть. Дворники с ненавистью заскребли стекло.
— А счастья? — спросил, раздражаясь, Рафаэль.
