(Следовала подпись министра.)
— Итак, вы собираетесь поехать на съезд? — спросил он меня.
— Какой съезд? — удивился я. — Разве вы не знаете, что Орландо запретил его?
Такой ответ, должно быть, не значился в программе начальника, так как он снял очки и принялся протирать их, между тем как я еще раз прочитал бумагу.
— Речь идет не о римском съезде, а о том, который будет во Флоренции секретно, — пояснил наконец он.
— Мне об этом ничего не известно. Здесь какая-то ошибка…
— В министерстве не бывает ошибок. Может статься, вы еще не получили извещения.
Жандарм действовал необычайно умело!
— В сущности, что вам угодно от меня?
— Вот что: так как вы, конечно, будете приглашены на этот съезд, то я получил приказ осведомить о вас флорентийскую квестуру, которая позаботится о том, чтобы вас не беспокоили местные националисты.
Начальник становился предупредителен и дипломатичен.
— Если дело только в этом, то нет ничего более легкого, — ответил я. Если вы мне обещаете не сыграть со мной никакой шутки, я обещаю известить вас о дне своего отъезда, как только получу приглашение на съезд.
— Прекрасно. Люблю иметь дело с умными людьми: всегда можно сговориться. Итак, решено.
Я распростился с ним и возвратился в парикмахерскую.
Через два часа я мчался на велосипеде к станции соседнего городка, а оттуда прямым поездом во Флоренцию. Сюда прибыли благополучно и заблаговременно, даже из самых далеких уголков Италии, все намеченные делегаты, и можно было бы прекрасно провести конференцию, если бы организационный комитет не оказался равноценным по своей «ловкости» моему жандарму, назначив заседание конспиративной конференции в помещении… социалистической федерации. На первое же заседание одновременно с делегатами, которых было около сорока, явилась сотня полицейских и карабинеров, которые с обычным «именем закона» заполнили зал и пригласили организаторов конференции поговорить с префектом.
Результатом этого разговора было запрещение проведения конференции во Флоренции и в ее провинции.
Забавная вещь. Орландо или, вернее, префект Флоренции сообщил нам, что закроет заседание после полуночи. Это давало нам возможность до полуночи обсудить положение. На этом заседании, кроме представителей различных провинций, присутствовали также Серрати, Ладзари, Фортикьяри[50], Кароти[51], Грамши и Бордига[52].
В этот вечер я впервые услыхал Грамши, и его выступление произвело на меня большое впечатление. После его речи здесь, в помещении, окруженном полицией, под нависшей над нами угрозой закрытия конференции, социализм стал для меня как-то более близким, конкретным. Я был приучен к длинным программным статьям и туманным, выспренним выступлениям крупных ораторов, в которых слова «справедливость», «свобода», «всеобщее равенство» были неизбежными придатками. Так говорили и писали, например, Прамполини, де Амичис и другие. Привык я и к острым антикапиталистическим выпадам Ладзари, к элегантной полемике Турати и Модильяни, к демагогическому разглагольствованию Муссолини… Но никто из них не спускался на землю из области пышного ораторского искусства.
