Благочинный усмехнулся неприятной, жирной усмешкой:
– Сходи, расскажи. Исправник вздует – в отхожем месте только и сможешь присесть.
Кир поднял на него глаза:
– Я хоть и не дворянин, но и не крепостным родился.
У нас тут и море, и торговля, и предпринимательство – вольные.
– Это, Кирушка, не значит, что можно супротив власти идти.
– Я, отец, не иду. Думаю, государю тоже в радость, чтобы флот наш на Севере из каботажного рос в большой, коммерческий, для дальних плаваний.
Но благочинный опять вмешался, всезнающий, опытный:
– И плавай себе на здоровье. А про землю у Девкиной заводи, верно тебе советуют, – забудь.
Кир чувствовал, как поднимается в нем гнев, сказал жестко:
– Та земля отцам нашим не особо нужна была, вот они и молчали. А нам сегодня, – и чиркнул себя большим пальцем по горлу, – она вот как требуется. Мы молчать не будем.
Благочинный сощурился серьезно, спросил с иронией:
– Мы, нам... Это, позвольте узнать, кто такие?
Кира взорвало. Ответил благочинному резко, с издевкой и вызовом:
— Наследники ваши. Я, другие, вся Кола. – Он еще пытался говорить рассудительно, но сдержаться уже не мог. – У нас обычаем старых людей уважают и чтят. А вас почему-то больше других. За что бы это? – И скривил презрительно губы. – Уж не за ваше ли молчание при продаже земли? – Он не сдерживал больше себя. Ему хотелось бить и крушить это молчаливое сопротивление. И, выплескивая из себя все подспудные мысли и обиды, Кир подался к столу, яростно оглядывал стариков: – Вы подумали о том, что оставите нам в наследство?! Проданную землю да наказ молчать. Только-то?! Эх, вы! Другие хоть что-то пытались сделать, их хоть пороли за это, – и отстранился от стола. – А вы и этой чести не удостоились....
Отец ударил по столу ложкой. Большая, деревянная, она треснула и развалилась.
– Хватит! Сопляк!
Глаза у отца то растерянные и жалкие, то холодные и чужие. В лице ни кровинки. Неверной рукой шарит по столу обломком ложки, голос гневный:
– Думаешь, сходил в столицу – теперь все позволено?! Не выйдет! Захочу – завтра пойдешь на судне работником...
Кир осекся. Молчание наступило неловкое и гнетущее. Отец Иоанн с опущенными глазами чертил на столе вилкой.
Лицо багровое. Голосом смущенным, располагающим к примирению, промолвил, не поднимая глаз:
– Не надобно говорить не знаючи. – Помолчал и выдохнул задумчиво, как откровение для себя: – Обстоятельства, они подчас сильнее духа человечьего...
Но Кир не слушал. Захлестнула обида. Не отвечая, поднялся из-за стола, собираясь уходить, надевал новую тройку, привезенную из столицы, разглядывал сюртук так, что могло показаться: сейчас для него нет ничего важнее этого сюртука. Благочинный следил за ним, что-то обдумывая, миролюбиво спросил:
