Доран был подлинно поражён.
— Помилуйте, Коркоран! Эта девочка… Почти ребёнок…
Мистер Коркоран окинул его долгим взглядом, в котором читались дружелюбие, жалость и насмешка.
— Это вы почти ребёнок, Доран, несмотря на зрелые годы и здравомыслие. Я видел её глаза, когда она стояла у моей постели. Это были глаза Мессалины. Проходя мимо неё, я опускал очи, как семинарист, идущий мимо ночного заведения. И это притом, что застенчивостью не отличаюсь.
— Бога ради, что вы говорите?…
— Разумные вещи, Патрик, разумные вещи. Вспомните себя. Вы обмолвились, что вам отказали. Эти четырнадцать лет одиночества сделали вас хуже? Глупее? Нет. Вы набрались ума и созрели. Зачем же отнимать у другого шанс поумнеть? Не бойтесь бед и ударов судьбы — они посылаются нам во спасение и вразумление.
Они собрали снасти и двинулись к дому. Коркоран лениво продолжал.
— Моё сиротство научило меня разбираться в любви и людях, мое одиночество заставило мыслить, унижения и обиды, испытанные в детстве, закалили меня. Я жалею, что помощь дяди не дала мне узнать вкус нищеты — это тоже пошло бы мне на пользу… Горе делает нас людьми, Доран, а ваше «всепрощение» — просто потворство мерзости…
Доран поморщился, но не сдавался.
— Но ведь и его сиятельство просил вас…
— Граф понятия не имел, что представляла собой мисс Нортон на самом деле. Он — добрый человек и склонен смотреть на молодежь с улыбкой и снисхождением. Во всяком случае, пытается…
Доран кивнул. Это было верно. Он опустил глаза и спросил о том, что его подлинно удивляло в Коркоране.
— Вы говорите, что не застенчивы… Я бы даже сказал, лишены стыда… Почему?
— Я не лишен стыда. Просто меня вечно заставляли стыдиться всего, что во мне подлинного: самого себя, своего тела, своего произношения, своих взглядов. Я пытался подстраиваться под всех, но едва не кончил разладом с самим собой. Людям не приходилось бы стыдиться, если бы они уважали себя сами и были подлинно достойны уважения. Я стыжусь своих мерзких мыслей, своей плотской слабости, но почему я должен стыдиться своей наготы? Я образ Божий.
С этим спорить отцу Дорану было трудно, хоть он и понимал, что суждения мистера Коркорана не универсальны.
Тот же уверенно продолжал:
— Во мне есть стыд — стыд совершить низость, но этот стыд есть мужество. А почему я должен стыдиться своего мужества?
Доран снова бросил внимательный взгляд на Коркорана. Он вернулся к изначальной теме разговора.
— Ну, хорошо, мисс Нортон, по-вашему, юная Мессалина. А ваша кузина Софи и мисс Морган? О них вы придерживаетесь, надеюсь, более лестного мнения?
