Всякий раз мамочка, трагически хмуря брови, спрашивала меня:
— Ты все одна? Неужели у тебя никого нет? — Звучало это как-то не очень по-матерински. Мол, все бабы как бабы, а ты…
— Я же не такая шустрая, как ты, — огрызалась я, ковыряя вилкой кусок торта. — Не такая умная, не такая любвеобильная, не такая целеустремленная.
Мамочка у нас теперь стала совсем независимая и самостоятельная. Любовник — непременный атрибут независимости. Ну как независимую и самостоятельную мать звать «мамой»? А «мамиком» как-то язык не поворачивается. Поэтому я ее вообще никак не зову. Она из-за этого не комплексует. Не из таких.
— Главное — не отчаивайся. На худой конец Тэруо-сан обещал потолковать с кем-нибудь из своих холостых друзей.
Тэруо-сан — это атрибут независимости. Когда мамочка о нем говорит, лицо у нее делается сдобно-сладкое, как глазированная булочка. Иногда мне просто хочется ее убить, ей-богу.
— Обойдусь я без твоего Тэруо-сан. Уж мужика себе как-нибудь и сама найду.
Сказать легко, сделать трудно. Но уж с мамочкой о своих сердечных делах я секретничать не собираюсь. Как-то нечестно по отношению к папику.
После ухода жены он, бедненький, стал совсем чудной. И голова облысела, прямо бильярдный шар. Зато рвения к работе стало хоть отбавляй, и это, конечно, проблема. Весь дом заставлен скульптурами, которые никто не покупает. Буквально не протиснешься. Однажды, споткнувшись о ногу какого-то гипсового истукана и расшибив себе коленку, я не выдержала и предложила раздать весь этот хлам бесплатно. Истукан назывался «Мечта о будущем» и расположился почему-то посреди кухни.
— Знаешь что, — оскорбился папик, — будешь шуточки шутить, когда на твои картинки покупатели найдутся.
— Мои картинки столько места не занимают.
Вместо ответа, родитель швырнул в меня резцом.
На кухонном столе появилась еще одна отметина.
Мирному сосуществованию отца с дочерью положил конец Жюли.
Мне для работы иногда приходится ходить в муниципальную библиотеку. В тот день я сидела над толстенным, килограмма на три, ботаническим атласом и, не поднимая головы, срисовывала латринию, сангвисорбу официналис, марсилею и гонобобель. Нужны были виньетки для романа с продолжением. Там без конца шли любовные сцены, более или менее одинаковые, но с разным антуражем: то на квартире, то в гостинице, то летом у моря, то осенью в горах, под кустом какой-нибудь акебии пятилистной. Нахожу в атласе марсилею: цветет в апреле — мае. Делаю такой весело-красненький фон. Двигаюсь дальше. В тексте сказано: «Осенний ветерок сыпал белым дождем лепестков гонобобеля». Смотрю в атлас — этот самый гонобобель цветет в июле. Все желание трудиться пропадает. Подпираю щеку рукой и тоскливо озираюсь вокруг. В глазах желтым-желто от цветочков проклятой сангвисорбы.
