— А ты когда едешь в полк? — спросил господин с закрученными усами.
Поданный в ликерных рюмках глинтвейн подбодрил Тити, и началась, или, вернее, возобновилась, шумная беседа.
Более тонкий, чем Тити, наблюдатель понял бы, что попал к людям, которые лишь совсем недавно покинули городскую окраину благодаря занятиям молодого поколения, представители которого стали кто чиновником, кто даже учителем или еще кем-нибудь в этом роде. Все они говорили общими, заимствованными из газет фразами, расспрашивали друг друга, вспоминали какое-либо происшествие, но, как и Сохацкий, не высказывали никаких мыслей. Это тотчас же успокоило Тити, которому не нравились всякие рассуждения. Сохацкий вкратце изложил историю своего знакомства с Тити, затем стал рассказывать о происшествиях в школе; Тити расхрабрился и тоже припомнил некоторые случаи. Сохацкий перешел к пантомиме и, надев свою лицейскую фуражку, изобразил одного хромого преподавателя, чем вызвал всеобщее веселье. Девушка неестественно громко хохотала, забавно прижимая руки к груди. Вскоре Тити передали группе у печки, которая встретила его пирожными, вином и вопросами. У судорожно смеявшейся девушки были широкие ноздри, чуть заметные усики, толстые икры, а главное развязные, вульгарные манеры. К удовольствию Тити, она смеялась в ответ на его самые пустячные замечания, кладя руку ему то на плечо, то на колени, и громко объявляла одобрительно смотревшим на нее старикам, что ей нравится домнул Тити. Старуха в домашних туфлях с помпонами, мягко, но настойчиво выспрашивала у Тити о его семейном и общественном положении: живы ли родители, есть ли у него еще братья, сколько лет каждому из членов семьи, какое у них имущество и так далее. Тити не находил это любопытство неуместным, однако из-за робости не умел толком ответить на вопросы.
— Полковник, — крикнула девушка, — вы слышите, он живет на улице Антим, там же, где и ваш зять.
— Да что ты? — удивился усач. — Туля, Туля... Как будто я что-то слышал!
Все громко переговаривались между собой, и стоял адский шум. Сохацкий крикнул Тити с противоположного конца комнаты:
— Ты смотришь на стены? Расписывал их я.
Это была правда. Позднее он продемонстрировал и другие образцы своей работы — шкафы, сундуки. Сохацкий посвятил себя не столько высокому искусству, сколько прикладному. Он утверждал также, что может есть яичницу-глазунью, только если сам ее приготовил, и что никто, кроме него, не умеет приправлять соленья.
