Мы говорим, что утверждение евреев, что мир был создан в течение шести дней, что сыновья будут наказаны за грехи отцов, что некоторые болезни могут быть исцелены созерцанием змеи, суть данные религии, в то время как утверждение наших современников, что мир возник сам собой, вращаясь вокруг центра, который везде, что всё происходит от борьбы за существование, что преступники — продукты наследственности, что существуют микроорганизмы в виде запятых, которые вызывают известные болезни, — суть данные науки, но легко видеть, перенесясь воображением в мышление древнего еврея, что для него создание мира в шесть дней, змея, исцеляющая больных, и прочее... были данными науки на ее высшей степени развития, совсем как для человека нашего времени закон Дарвина, запятые Коха, наследственность и т. д. Как евреи верили не в сотворение мира в шесть дней, исцеляющего змея и другое... но в непогрешимость своих священников и тем самым во все их утверждения, таким же образом большая часть цивилизованных людей нашего времени верит не в формирование миров через вращение, не в наследственность, не в запятые, но верит в непогрешимость некоторых светских священников, так называемых ученых, утверждающих с тем же апломбом всё то, что они претендуют знать.
Позволю себе еще указать на то, что я замечал многократно: так же как жрецы древних, которых никто не проверял, кроме их же сослуживцев, так и жрецы науки с одинаковым бесстыдством позволяли себе отступление от истины исключительно из удовольствия удивлять и мистифицировать свой народ. Большая часть того, что называется религией, есть только суеверие прошлого; большая часть того, что называется наукой, есть не что иное, как суеверие настоящего. Соразмерность же заблуждения и истины осталась, как я предполагаю, приблизительно та же. Следовательно, трудиться во имя веры во что бы то ни было, религии или науки, есть не только сомнительное средство для улучшения существования людей, но является опасным средством, могущим принести больше зла, чем добра.
Посвятить свою жизнь исполнению обязанностей, предписываемых нам религией: молитве, покаянию, милостыне, или, по совету г-на Золя, обречь ее научным работам и узнать накануне своей смерти, что религиозный или научный принцип, на служение которому была отдана вся жизнь, — было только смешным заблуждением.
Кроме этого, перед тем как прочесть речь г-на Золя, в которой труд сам по себе, каков бы он ни был, возведен в заслугу, я всегда был удивлен утвердившимся в Европе мнением, что труд есть род добродетели.
