Кэри разбудил шелест дождя. Открыв глаза, она несколько секунд не могла понять, где находится. А потом вспомнила все и сразу.
Чужой дом. И леди Эдганг.
Разговор.
Яд во флаконе. Стилет, который был спрятан под подушкой.
Комната и затянувшееся ожидание. Оден из рода Красного Золота.
Его побег.
Ночь.
И вот утро, которое Кэри встретила в чужой постели. Она лежала, ждала и дождалась: в замке повернулся ключ.
– Доброе утро, – сказал Виттар, глядя куда-то в сторону.
– Доброе… – Кэри, чувствуя, как заливается краской, поспешно натянула одеяло до самого подбородка.
– Леди… к моему величайшему огорчению, – огорченным Виттар из дома Красного Золота не выглядел, – я вынужден сообщить вам неприятные новости.
Сердце ухнуло в пятки. Или в желудок, который совершенно неприличным образом заурчал, но хозяин дома сделал вид, что не слышит. Он перевел взгляд на окно, по-прежнему затянутое серой рябью.
– Леди Эдганг скончалась.
Кэри едва одеяло не выпустила. И только и сумела, что кивнуть.
Скончалась?
Приняла все же яд? Или…
– У леди оказалось слабое сердце. Не выдержало волнений. – Виттар поклонился, а Кэри ответила рассеянным кивком. Не очень-то вежливо, если разобраться, но она совсем растерялась. Сердце? Леди Эдганг жаловалась на суставы, на желудок, не привыкший к грубой пище, на печень, на погоду, неуклюжесть Кэри, ее голос, дурные манеры, медлительность, глупость, уродливость, с которой приходится мириться, на все, но только не на сердце.
Виттар молча ждал вопросов, но Кэри прикусила губу: возможно, сейчас как раз тот момент, когда следует промолчать. И поверить.
А еще сдержать вздох облегчения.
– Я пришлю вам горничную, которая поможет одеться.
– С-спасибо.
А дальше что?
Ее прогонят? Или вернут во дворец, где Кэри предстоит встреча с королевой, которая будет огорчена подобным поворотом дела? Или велят отправляться в поместье… куда-то еще?
– Леди, – Виттар не спешил ее оставить, хотя по-прежнему старательно избегал смотреть на Кэри, – мне очень жаль.
Но пояснять, чем вызвана его жалость, он не стал.
Ушел.
И горничная, которая появилась тотчас, суетливая, нервозная, тоже не произнесла ни слова. Она помогла умыться и подала платье, темно-синее, строгого покроя, которое, пожалуй, могло бы сойти за траурное.
