Эта комната оказалась последней. Рядом находилась спальня.
– В доме семь комнат, – сказал Широков. – Это меньше, чем казалось. Планировка рациональна, и мне нравится; три – бассейн, кладовая и библиотека – расположены в задней половине и не имеют окон. Остальные четыре – фасад здания.
– Благодарю, – сказал Синяев. – Теперь я имею представление о доме.
Широков засмеялся.
– За три года мы привыкнем к таким квартирам, -сказал он. – А когда вернемся на Землю, нам покажется тесно и неудобно.
И вдруг оба перестали смеяться. Далекая родина возникла перед ними, и все, что они оставили там, показалось желанным и милым. Пусть нет там всех этих утонченных удобств, пусть не устроена еще жизнь на Земле, она будет когда-нибудь иной, под светом родного Солнца, среди зеленой растительности, близкая, любимая. Что в том, что на Каллисто все так красиво сделано, – это чужое!
Им мучительно захотелось увидеть на одну секунду земной дом и земную обстановку, одним глазком, на мгновение.
– Эх, – сказал ни с того ни с сего Синяев, – хоть бы на лыжах покататься.
Лыжи, снег! Не скоро они смогут увидеть все это! Они подошли к окну. За ним находилась терраса, выложенная голубыми плитками. Широкая лестница спускалась от нее к воде. У нижней ступени покачивалась небольшая лодка, закрытая «стеклянным» колпаком. Выход на террасу был в одном из углов комнаты, за фонтаном.
От дома до берега океана по склону раскинулся обширный сад, с множеством оранжевых, красных и темно-желтых растений. Среди этой густой «зелени» прятались неизбежные статуи – черные, белые и золотисто-серые. Друзья заметили несколько маленьких птиц.
Одна из них села на перила террасы, и они смогли хорошо рассмотреть ее. Птица была величиной с воробья, с синими перышками и голубым брюшком. Тонкий острый клюв был длиннее тельца. Хвост был раздвоен, как у ласточки.
Широков тихо свистнул. Птица повернула головку, посмотрела на них зелеными глазками и вспорхнула с перил. На мгновение она сверкнула в лучах Рельоса, как драгоценный аметист, и исчезла в оранжевой листве.
– Волшебное царство! – сказал Синяев, но сказал как-то вяло, без воодушевления. – Мы не во сне это видим?
Широков улыбнулся. По-видимому, мысли о лыжах все еще не покидали его друга.
– Если это сон, то он снится нам обоим одновременно, а этого никогда не бывает.
Позади них раздался негромкий звук, точно стеклянным молоточком ударили по серебряной пластинке.
Они обернулись, но комната была, как и прежде, пуста.
