— Где же Красная площадь, Елизарий?
— Больше нету, — он сам выглядел растерянным не меньше нашего.
— Ого, — раздался голос сзади. Вот здоровая реакция, понимаю.
Скоро мы все или сойдем с ума (если еще не сошли), либо начнем смеяться истерическим смехом, либо — что скорее всего — привыкнем жить в новой искривленной реальности. Где троллейбусы соблюдают расписание, а конечной и в помине нет…
Отсюда виден был даже мост, выходящий к гостинице «Россия», далеко маячавшей в тумане. И силуэт на нем — одинокий, идущий со стороны Замоскворечья. Я, честно говоря, и не сомневался. Это был он — теперь не знаю даже, как его назвать.
Сотворенный мною мир, хотя бы и в столь стеснительных масштабах, устраивал мое взыскательное эстетство и естество, даже пленял отчасти. Пустырь в Москве образовался, симпатишный и неожиданный. Идешь себе — дома все выше и краше, вдруг бах — и ничего. Скоро земляникой зарастет, будет strawberry field. Мило, да и только.
По Шоссе энтузиастов в это же время в Москву входили черные воинства — а я уже не чувствовал их моими, все равно мне стало; я озабочен был другим теперь. Враги разбежались, война кончилась, командовать неинтересно. Зато к последнему проявил незаурядный интерес Амаль — он рассылал какие-то непонятные факсы, корежил рожи и биржи, взрывал мировую финансовую систему. По мне так хрен бы с ней, но начиналось заурядное политическое бормотание, и я предпочел отхлынуть. Старика, правда, предупредил, чтобы панику раньше времени не поднимали.
Смешно мне было, когда пытался я, медлительно бредя по пустынным улицам непривычно ранней Москвы, найти в немногочисленной известной мне литературе хоть какое-то жалкое соответствие переживаемому вокруг небывальству. На память однако приходил лишь школьный рассказ про Герасима, только что было утопившего Муму и решительно перевшегося по Тульской трассе на Москву, подобно исландскому призраку. Вот и все параллели, извиняюсь.
Я тоже шел со стороны юга, в то время как черное воинство въезжало с востока. Правда, на набережных уже стояли трофейные танки с черными — моими — флагами, авангарды заняли позиции. Презренна была мне власть — надо же, так необратимо разбежалось. Кто ж будет теперь супрефектов назначать? Даэмон всеславный, и ты этого хотел? В общем, я удрал от своих торжествующих орд и шел к дому, где ждала меня любимая. Катерина! Кэт моя милая, первая настоящая любовь… Впрочем, не последняя. Но сейчас мне хотелось видеть — ее.
