8. МИНСКОЕ ШОССЕ, ПОЛНОЧЬ
Машина, которую застопил хранитель, показалась мне недостойной. Двухсотый потертый мерс, водила — мразь, в салоне пахнет сыростью. Явный навориш нам попался, печально отметил я, падая на заднее кресло. Мне хотелось снять с себя заклятие, пусть открыть себя вражеским радарам, но все же — лететь… Невиданно хотелось мне пролететь черной тенью над этими печальными осенними полями, что все — в ночных слезах, над болотными лесами и косогорами, над полесской равниною, что исчезает внизу, а потом призраки кричат тебе снизу, не в силах взлететь за тобой вслед… Но я удержался и от заклятий и от идеи хранителя возвращаться в Лондон. Спокойно сидел я, уставший путник, в этой дурацкой машине, что со скоростью ослика тащилась на Москву. Спать мне тоже не хотелось и потому я как ребенок прильнул к окошку, рассматривая окрестности. Тоскливые окрестности. А ведь я знавал про эти места больше, чем можно было подумать. Это уже была территория моих подданных, еще чуть южнее — и Полесье, земля привидений, вздымающихся кладбищ, неупокоенных душ, встревоженным черным вороньем мятущихся в дождливом мокром небе. Здесь я мог творить колдовство черных чар в полную меру — открой я им себя, земля бы загорелась. Но я хранил молчание, сидел на заднем сидении и ждал. Старик тоже молчал. А вот водитель тот жаждал общения:
— А вы чего не поездом?
— Прикалываемся, — ответствовал старик неожиданным в его устах подростковым фразеологизмом. Водила не внял:
— А че ночью?
— Тот же ответ.
— Весело, видать, живете?
— Не без того, — вздохнул мой спутник.
— А я вот чего не понимаю, — водила жаждал продолжать в том же духе, видно, до самой Москвы, — почему у вас сумок с собой нету? Не купили что ли ничего?
— Мы не затем ездили.
— А зачем к нам ездиют-то теперь? Старик начал терять терпение:
— Мы ехали из Варшавы. Не торговать. Мы не торгуем, просто странствуем.
— Да разве так бывает? А на что?
— Я не обязан вам исповедоваться.
— Все-таки странно все это… — подозрительно обернулся на меня водила. Тут я понял, что мне надо сказать что-нибудь, решительно меняющее положение и достал острое лезвие:
— Слушай ты, лох, — сказал я задумчиво, — мы вот с этим дедушкой едем по важному делу, не отвлекай же нас от богоугодных размышлений. Не надо; не то будешь трепетать. Я продемонстрировал ему нож, но водила не ощутил трепета, видно образ мой не вязался у него с внешностью преступника, как он себе его представлял.
