Вокруг было довольно темно, но я различала контуры каких-то гигантских конструкций. Это было похоже на «кладбище» — то ли автомобильную свалку, то ли стойбище отслуживших своё поездов…
И — конечно же! — тут были самолёты.
Точнее, то что от них осталось: ржавые фюзеляжи, поломанные крылья, отваливающаяся обшивка, разбитые стёкла иллюминаторов… Я не разбираюсь в самолётах, но здесь были и маленькие, и большие, и старинные, и современные.
Их объединяло одно: эти самолёты больше никогда не полетят.
Я медленно шла по бескрайнему ангару, стараясь не спотыкаться о бесконечные куски ржавого металла, покорёженные детали, колёса с растрескавшимися шинами или вовсе без шин… Мне было грустно, бесконечно грустно. Каждый самолёт казался мне оборванной жизнью, потерянной жизнью, обесцененной жизнью. Жизнью, ставшей всего лишь грудой металлолома, мусора. Разбитой мечтой о небе.
Я никогда не летала на самолёте. Не довелось, да и некуда было лететь. Поэтому единственным, с чем связывались самолёты в нашей жизни, были родители.
Я знала: они тоже здесь. Где-то здесь. Наверняка. Возможно, думала я, они видят всё это иначе; в конце концов, это ведь сон. Быть может, благодаря своей мечте они видят это печальное кладбище чем-то совсем другим. Быть может, перед их глазами картина куда более яркая и радостная?
Или, возможно, нет ничего перед их глазами, ничего кроме деталей и чертежей? Маловероятно, но и этот вариант исключать нельзя.
А вообще, так ли это важно…
…Они сидели на самолётных покрышках, спиной друг к другу. В этом сне перед ними было почти то же самое, что и в «реальности»: детали, которые они неторопливо соединяли друг с другом. Были здесь и чертежи на мятой, пожелтевшей от времени бумаге. Они были полностью поглощены своим занятием и им, казалось, не было никакого дела друг до друга.
Ну да, они же строят разные самолёты, каждый — свой. Они рассорились, разругались. Мечта осталась, но экипаж распался. И что, скажите на милость, у них может из этого выйти теперь?
Кот винит себя в этой ссоре, но мне кажется, дело здесь не только в ней. Её исчезновение стало чем-то вроде спускового крючка, запустившего этот маленький направленный взрыв. Был один самолёт, стало два. Были двое, объединённые одной мечтой, — стало двое, разделённых безумием.
Безумие — штука одинокая. Каждый из нас варится в своих заморочках — но только в своих. Можно разделить на двоих мечту — но безумие на двоих не делится. Так пара мечтателей становится с годами двумя безумцами, живущими в одном помещении.
