Я включила плиту и поставила кастрюлю на конфорку. Теперь можно было немножко передохнуть: четыре литра воды за пять минут не вскипят.
Сны. Сны начались ещё в раннем детстве, лет в пять. Точнее, не совсем так. Сначала это были просто ночные сновидения; там, в этих детских снах, мне было так хорошо, что не хотелось просыпаться. Дело в том, что меня с рождения одолевали страшные мигрени. Врачи лишь разводили руками: они не знали, в чём причина, не знали, что с этим делать, а я… Каждое утро начиналось с кошмара, которым был свет, пробивавшийся сквозь занавеску, и ни с чем не сравнимая головная боль, которую он вызывал. Собственно говоря, боль вызывало всё: движения, даже незначительные; звуки, в том числе голоса родных, даже шёпот. И этот ужасный, всепроникающий свет, который, казалось, невозможно остановить даже самыми плотными шторами.
Я ненавидела всё это. Я ненавидела просыпаться: ведь пробуждение было синонимом начала страданий, пробуждение запускало механизм боли. Каждый раз. Каждый день. Я жила на болеутоляющих; врачи говорили, что всё, что они могут сделать — немножко ослабить боль. Но я очень быстро привыкала к болеутоляющим, и тогда родителям приходилось либо увеличивать дозу, либо, если она и так была высока, переходить на другое лекарство.
Я ненавидела все эти таблетки, эту горечь, я давилась ими, но всё равно пила, потому что они помогали, пускай и незначительно.
Единственным спасением от боли был сон. Поэтому каждая ночь являлась избавлением от дневного кошмара, хотя прежде я должна была ухитриться уснуть. Для этого мне давали снотворные, и я буквально проваливалась в глубокий сон, как в яму, но это был самый долгожданный момент за весь день. Ведь там, во сне, боли не было. Там была я — и чудесные, удивительные, сказочные миры! Я не знаю, откуда всё это бралось; мама никогда не читала мне сказок, ведь даже её шёпот оборачивался для меня ещё одним испытанием болью.
Но там, в этих снах, было всё то, о чём обычно пишут в сказках, и даже больше. Там были миры, которые никто и никогда не описывал. Там были существа, которые с радостью принимали меня, люди, которым я была рада больше, чем своим родным. Звучит странно, но, думаю, причина понятна.
У снов было продолжение — и да, и нет, потому что сны не были просто историями, они были мирами с тысячами, с миллионами историй, с целой жизнью, прожитой вне пространства, которое принято называть «реальностью». Я, правда, не задумывалась о том, что реально, а что нет; я просто делила свою жизнь на дневную боль и ночную радость.
