— Э нет, ребята, — это не работа.
— А мы, промежду прочим, сталевары! — громкий голос сзади.
У задних громче голоса. Но этот голос был еще и дерзким. И парень, опершись на лопату и положив на кисти рук упрямый подбородок, глядел на мастера с прищуром, с вызовом, с тем смыслом, что указывать легко.
— Я, между прочим, тоже сталевар! — Иван Никитович обернулся на голос. — Вы в мартене были? — Парень кивнул. — И плавильные печи там видели? — опять кивнул. — Чудесно. А возле печей лопаты? Лопаты видели возле печей?
Пожал плечами «сталевар»: не помнит. Вроде видел.
— Ну, ладно. Присадка — что такое? Отвечать, как на уроке.
— Присадка? Материал, вводимый в печь в процессе плавки.
— Вводимый чем? Лопатой. А вы ее не тем концом берете. Вот как надо брать.
Нет, не отвыкнут руки сталевара от лопаты. И щебень с легким клекотом ложился на дорожку не ближе и не дальше, а там точь-в-точь, где должен лечь, как будто на лопате стоял оптический прицел. Ни шага лишнего, ни лишнего усилия. Красиво. Красив любой умелый труд.
— Считайте, нашей группе повезло! Мы здесь такую практику пройдем, ребята, за день, какую не пройти в цехе и за год.
А хозяина лопаты уже одолевал рабочий зуд, и он метался следом за мастером, ловясь за черенок.
— Иван Никитович, отдайте. Ну, хватит… Ну, понял я…
— Тогда на, держи.
Хрустят лопаты, теплеет солнце, и оседают кучи щебня, плавясь, как шихта в мартеновской печи. Всего лишь за день парни раскидали и разровняли все, на что по нормам отводилось четыре смены. И ничего, что не было на сталеварах брезентовых костюмов и войлочных шляп с темными очками на тульях. Все это скоро будет.
Все это есть уже теперь в их новой молодой рабочей жизни. И велик их труд рабочего. Велик коллективизмом, творчеством, энтузиазмом. Да, он — огромное богатство, и все как есть передается по наследству молодым — владейте!
