Николай Егоров
ВЕЛИКОЕ НАСЛЕДСТВО
Да, кто бы только знал, каких и сколько передумал дум природный пахарь Иосиф Погорелец, каких и сколько он пластов переворочал, пока отважился на самую рискованную штуку по тем зыбучим временам: сорваться сразу всей семьей с насиженного места. Глупую курицу не выгнать со двора, где вывелась она из вешнего яичка, а уж чтобы человек решил покинуть хату, в которой прожил только он полвека да предки не одно столетие скоротали, — это совсем неслыханное дело. Но он решил. А решил, как умер. Что покупали — продал, что роздал даром, мол, владейте и не поминайте лихом.
— Далеко ли собрался, Иосиф?
Далеко ли… Куда глаза глядят. Искать, где воли и земли чуток побольше, чем у него за печью. Побольше ж всего этого, кто говорил — в Сибири, кто — на Дальнем Востоке, то бишь где Макар телят не пас.
И захлебнулась горем хата и ослепла, и заголосили бабы так, что и по горючей слезе навернулось в больших и карих очах Погорельца, когда почал он с одного удара вгонять по шляпку четвертные гвозди в горбыли на окнах, которые перечеркнули все былое. Вгонять, как в крышку гроба.
— Но! Мертвого не носят от могилы.
Дернулась вожжа, прянула ушами лошаденка, качнулся под крестьянской колымагой дегтярный лагунок с мазилкой.
И за лето добрался запорожец-отчаюга с возом ребятишек из-за Днепра вон аж докуда — до Башкирии. Добрался, умудряясь попутно добывать на пропитание работой: то сена покосить кому наймется, то жито жать. А в той Башкирии совсем на час остановился обочь дороги возле малюсенькой, со жменю, деревеньки с очень уж русским для башкир названием — Вязовка, в которой, как оказалось, сплошь русские ж и жили — не один Иосиф Погорелец мыкался по свету в поисках земли и воли, обещанных народу Столыпиным. Всего на час остановился, телегу смазать. Опнулся, как тут говорили. Смазал телегу. Заменил оглоблю. Перетянул шину на худом колесе. Помог старожилу с уборкой хлеба, заняв под постой пустую хатку, да так незаметно и перезимовал, а по весне пустил в увалистую землю свои корни и прирос к ней до скончания дней. Концу дням его, вязовцам казалось, никогда не наступить, на веки вечные, казалось, сооружен специально для работы на пашне этот могутный мужик, но бесследно ничто не проходит, и даром пути не даются — надломился Иосиф, впрягаясь в поклажу, чтобы давать передышку жеребой кобылке, на приплод от которой и теплилась у хозяина вся надежа. Надломился и рухнул сразу, не поскрипев нисколько: такие не скрипят. Рухнул — только земля состонала.
