Начинал я писать, как и ты, в районной газете. Правда, до этого я уже армию отслужил и белый свет посмотрел. В газете работал так: днем по району мотался, газетные материалы писал, а по вечерам и ночью — стихи. Я ведь со стихов начинал. Чем черт не шутит, может, и получился б из меня поэт, если бы не война. Еще собирал я по деревням разные интересные истории: предания, сказы, легенды, песни старые записывал. Думал, что пригодится это все когда-нибудь. В то время романтик я был, фантазер. Прослышишь иной раз про случай самый заурядный, начнешь записывать, да столько литературно-художественного домысла подпустишь, что самому потом не разобрать: то ли быль записал, то ли легенду. Вот такую историю послушай. Она у меня с продолжением на всю жизнь получилась.
Жил в деревушке на Псковщине (перед войной я на Псковщине работал) кузнец — бобыль. Откуда он родом и что за человек, никто из деревенских не знал, пришлый был. Избу поставил на отшибе, возле оврага, и кузницу там же. Кузнечное дело свое знал и любил. Коня ли подковать, хитрую поковку какую изготовить — все мог. Веселый был мужик, красивый, хотя и не молодой уже. И жил он так: днем с молотком в кузнице, а вечером гармонь в руки — и в поле, в лес, к озерам. А пел как! Послушаешь, душа переворачивается. Бабы деревенские — девки и замужние — на кузнеца смотрели как завороженные. А по ночам многие к нему на свидание бегали. Он всех их привечал, всех любил, никого не выделяя. Иная некрасивая, мужем битая, подкрадется ночью к кузнецовой избе, стукнет в оконце робко. А он выйдет на улицу, на руки ее подхватит и как принцессу в поле звездное несет. А утром некрасивая, мужем забитая, возвращается в деревню не таясь. Идет, светится вся, будто прозревшая слепая, а из окон на нее люди смотрят. И вся деревня знает: от кузнеца идет. И все деревенские молодухи некрасивой завидуют.
Нашлись злые люди, убили кузнеца.
— Убили?! — невольно воскликнул я.
— Эту историю, Толя, рассказываю тебе в своей интерпретации, в своей, так сказать, литературной обработке. Лирик я был в душе неуемный… В жизни же эта история куда прозаичнее выглядела. Примерно так. В деревне Горлицы жил кузнец по фамилии Ревский. Пьяница был и бабник. Жил без жены, бобылем. В доме его хозяйничали старуха по имени Матрена и дочь-красавица, которой сам кузнец побаивался. С характером была девица, и звали ее Тима Ревская. Однажды в пьяной драке проломили кузнецу голову чем-то. Умер в больнице. Я от редакции тогда со следователем в деревню эту ездил, очерк ко Дню милиции готовил. Тогда с Тимой и познакомился. Как бы тебе ее поточнее обрисовать… Роста была чуть выше среднего, формы в меру пышные, но стройная, гибкая и словно соком весенним налита вся. Нет, словами не передать, ее видеть надо было. Словно сам господь бог в фигуру ее всю женственность, всю страсть плотскую, человеческую вложил. Мужики мимо пройти не могут, останавливаются, глаза пялят, а она под их взглядами греховно вздрагивает вся. А вот лицо ее… На лице я одни глаза запомнил. Бесцветные какие-то, прозрачные почти и недобрые. Вернее, недоверчивые глаза. Смотрит на тебя и словно бы говорит глазами: знаю, знаю, что вам всем от меня надо…
