Но почему? За что? Пыхнула, клокотнула в душе незнакомая, бешеная ярость, подбросила вверх с земли, и он со страшным звериным криком бросился к конюшне. Трясущимися руками выдернул из железных петель бревешко запора, накинул узду на вспененную конскую морду и, птицей взлетев на горячий круп, поддал пятками под ребристые бока. Конь с храпом рванулся от страшного места, всадник припал к его горячей шее, словно ища защиты и утешенья; зашумел в ушах ветер, гулко разнесся в мраке стук копыт. Микуле вдруг показалось, что еще немного - и он, слившись с конем, взлетит в темное небо и где-то там, вверху, догонит только что потерянные родные души:
Он не помнил, сколько времени продолжалась эта дикая бешеная скачка, не знал, куда и зачем летит он на храпящем коне среди безмолвного ночного мира. И лишь когда впереди показалась знакомая высокая крыша, Микула понял, что конь вынес его к дому дальнего соседа - мирного булгарина Турая. Дом стоял на берегу Оки, а чуть дальше, на освещенном луной речном просторе, чернели во множестве пятна лодок.
Оттуда слышались гортанные крики и разноголосица чужой речи. Ему вдруг показалось, что в незнакомом далеком гуле слышит он плач младшей сестрицы Жданки.
- Эй, вы, псы булгарские! -завопил Микула и бешено заколотил пятками под конские бока. Опять зашумел встречный ветер.
Когда взмыленный конь поравнялся с домом Турая, откуда-то сбоку, из темноты, вывернулся кривоногий человечек и, ловко вдруг подпрыгнув, бесстрашно повис на поводьях. Конь шарахнулся в сторону, Микула, не удержавшись, повалился вниз, и тут же сильные руки прижали его к земле.
- Микулка сапсем гылупай, - укоризненно пропел мягкий сипловатый голос.
- Пусти, Турай! - закричал Микула, пытаясь освободиться из железных объятий булгарина.
- Ой, гылупай, - удивленно тянул Турай.
- Пусти! - еще раз закричал Микула, но внезапно голос дрогнул и сорвался. Тугая тетива ярости, забросившая его на коня и пославшая в бешеный ночной полет, как-то разом ослабла, он весь обмяк и вдруг заплакал горько, по-детски, навзрыд.
- Плакай, плакай, - печально говорил Турай мягким своим голосом.
Руки его разжались, и он нежно, по-отцовски, гладил Микулу по растрепанным волосам.
- За что? - шептал Микула, глотая горькие слезы. - Матушку и тятю убили, избу сожгли, малых в полон забрали: Как дальше жить?
- Моя дом места мынога, - ласково пропел Турай.
- Матушка, матушка моя родная, - горячечно шептал Микула, и слезы горячими струями текли по его лицу.
