Лойсо начал свое покорение мира с предположения, что виной всему блок «пассионарности», последняя техническая примочка производителей. Это было более чем логично. На семерке реплик блок впервые испытали в полевых условиях, хотя предварительно в течение полутора лет тестировали в лаборатории. А если быть точными (а Психопомп предпочитал точность формулировок, за что бывшие однокурсники и нынешние сотрудники считали его педантом), сжигали, расстреливали и взрывали реплики преступников и добровольцев. Добровольцы получали за это кругленькую сумму. Преступники не получали ничего, кроме бесплатного нейроскана. Никто из подопытных, если говорить о людях, не погиб, и блок сочли достаточно безопасным, чтобы начать полевые тесты.
Эти семеро тоже были добровольцами. Теперь они покоились в стазисных гробах и все как один грезили о последних двенадцати часах перед взрывами, прогремевшими под коркой льда и навсегда изменившими облик планеты Европа-8. «Почему последние двенадцать часов?» — снова подумал нейротехник.
Только тут он заметил, что Лойсо все еще говорит.
— Триста слов для снега, неплохо. Интересно, сколько у этих, — Гвид кивнул в сторону саркофагов с пациентами, — было слов для льда?
Психопомп нахмурился. Неточность формулировок его просто убивала.
— Не у этих, а у их реплик — это раз, — сухо ответил он. — Два, не думаю, что реплики способны на словотворчество.
Лойсо ухмыльнулся, будто не замечая резкого тона, и оперся локтем о спинку кресла. Кресло провернулось на ножке, и нейротехник чуть из него не вывалился, но Гвид продолжал как ни в чем не бывало:
— Если у оригиналов и реплик одинаковые воспоминания, можно предположить, что и личность тоже одна — это раз. Два, реплики точно копируют сознание оригинала, а отчего бы нашим спящим красавицам не иметь склонности к словотворчеству?
Психопомп поморщился — не из-за кресла, а из-за неуважения к почти покойникам. Отец, светлая ему память, всегда говорил: «О мертвых либо хорошо, либо ничего». А эти были практически мертвы — ведь нельзя считать жизнью ледяную пустыню, застывшую у них под веками.
— Вы мне мешаете, Лойсо, — мягко, но настойчиво произнес нейротехник. — Я пытаюсь просматривать записи.
Молодой ученый фыркнул и, запихнув руки в карманы халата, комически пожал плечами.
— Просматривай не просматривай, ничего нового не увидишь, друг мой Псих. Я сам чуть не сломал глаза об эти торосы. Говорю — все дело в блоке «пассионарности». Надо снять его с новых моделей, и все будет тип-топ, как раньше. Вообще, если подумать, дурная затея. Глупая и жестокая.
