Отдадим должное Кургузову: в том, что, наконец-то, А.Лежнев был реабилитирован, есть и заслуга главы Секции. Именно Кургузов настоял на репринтном издании первых двух, самых редких, выпусков альманаха «Селена», а также именно он стал инициатором подготовки мемориального сборника воспоминаний «Мы знали Алексея Лежнева», приуроченного к 100-летию со дня рождения руководителя «Красных Селенитов» (1987 год). В эти же годы выходят в свет переиздания романов Аристарха Обольянинова, Вячеслава Курицына, Леонида Полярного (все — с предисловиями С.Кургузова). Глава Секции добивается не только того, что нормальным тиражом выпущен известный уже всему миру некогда опальный роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», но и ходатайствует перед Идеологическим отделом ЦК, чтобы ленинградскому журналу «Нева» разрешили напечатать новый роман писателя, «Белые одежды». Есть все основания полагать, что инициатива восстановления в Союзе писателей Евгения Попова и Виктора Ерофеева (февраль 1988 года) и решение Секретариата СП СССР об увековечивании памяти К.Булычева (месяцем позже) исходило опять-таки от Кургузова — хотя, по известным причинам, этого Степан Петрович не афишировал. В кулуарах Секции некоторое время ходили невероятные слухи, будто бы во время своей поездки в США в качестве главы официальной делегации советских фантастов (апрель 1988) Степан Кургузов встречался с «самым большим антисоветчиком», «ястребом» и т. п. Робертом Хайнлайном и едва ли не пригласил его посетить Советский Союз…
Доклад М.С.Горбачева на XIX партконференции оказался для С.Кургузова роковым. Беда была не в том, что Михаил Сергеевич признал уже очевидный для многих факт приоритета США в области освоения Луны (начиная с 1986 года, цветные портреты Армстронга, Олдрина и Коллинза можно было уже купить не на «черном рынке» из-под полы, а в киосках «Союзпечати»): Горбачев сделал шаг к полному отказу от «лунной идеи», произнеся загадочные слова о каком-то «асимметричном варианте». И, хотя тут же были сказаны успокоительные фразы о «непреходящих заслугах советских писателей-фантастов», Кургузов мгновенно понял: это конец. Эпоха государственного патронажа одному литературному жанру в связи с отмиранием прежней «руководящей идеи» закончилась. Отныне научной фантастике в СССР предстояло существовать без «официального статуса», наравне с обычной прозой и даже поэзией. («Пахана» перевели в лагерные «шестерки», — в свойственной ему афористической манере обозначил эти перемены в иерархии литературных жанров Владимир Буковский.) Понятно, что быть распорядителем на собственных похоронах Степану Кургузову не хотелось. Он предпочел сам уйти до того, как все окончательно разрушится…
