Можно согласиться с Борисом Хазановым, заметившим, что «практически все произведения, включенные в „Лунариум“, написаны в жанре шока». У читателя, воспитанного на «кургузовском» рационе, Луна-концлагерь, описанная в «Гумге», вызывала потрясение. Еще больше могла шокировать Луна-бордель из рассказа Евгения Попова «Страдания молодого селеноида» и повести Виктора Ерофеева «Лунная красавица». И Попов, и Ерофеев сокрушали штампы поистине раблезианскими методами: над бесплодной и бесполой пустыней пуританской фантастики всходила Луна, вся переполненная плотью, почти лопающаяся под напором могучих жизненных сил. И кратеры, и горные пики, и даже лунная пыль — всё было олицетворением гениталий. Возможно, метафоры писателей были чересчур прямолинейны, а юмор скорее задирист, нежели тонок, однако эффект был налицо. Каждый поступок ерофеевской «лунной красавицы» Ойги, в лице которой (и в других, не менее важных, частях тела) автор изобразил своеобразного тяни-толкая из европейской расчетливости и русской чувствительности, был почти пародийным перепевом тяжелой «технологической» тягомотины официальной НФ литературы. Там, где у Кургузова, Понятовского, Маркелова, Шпаныря, Казанцева, Спирина и иже с ними серебрились лунные купола станций и складов, дымились заводские трубы и уходили ввысь тела транспортных кораблей; где постоянно «ковали что-то железное» или клеймили что-то зарубежное, — там у Ерофеева вызывающе стояла непропорционально огромная трехспальная кровать под шелковым балдахином, в которой каждый желающий (заплатив по таксе) мог занять место рядом с очаровательной Ойгой. Здесь тоже были свои «технологические» процессы, здесь давались и брались повышенные обязательства, здесь недовыполнялись или, напротив, перевыполнялись намеченные планы, и здесь, наконец, агент любой из разведок обречен был расстаться с одним из своих жизненно важных секретов (не в военно-политическом, но в чисто физиологическом смысле этого слова). На фоне угрюмой нетерпимости, порожденной «холодной войной», ерофеевский Дом терпимости на Луне смотрелся прямо-таки симпатично и мирно. По этой же причине и «юный селеноид» Квекс из рассказа Евгения Попова, прилетевший на Луну из другой звездной системы в надежде на платные удовольствия в салоне мадам Баттерфляйшман, очень выигрывал в сравнении с бравым полковником КВС Сухловым-Кобеньковским, прибывшем на Луну якобы инспектировать зенитные лазеры, а на самом деле — с той же, что и юный Квекс, целью. Оба героя рассказа прекрасно знают, что никаких зенитных лазеров на Луне нет и в помине (их вообще пока еще не изобрели), но землянин с идиотском видом следует инструкции — в то время, как новоиспеченный селеноид целеустремленно ищет бордель. Позднее Попова обвиняли не только в «порнографии», но и в «клевете на нашу армию»; между тем его Сухлов-Кобеньковский представляет собой поистине универсальный (как военный, так и цивильный) тип отечественного номеклатурного недоумка, привыкшего облекать даже естественные желания в неестественные бюрократические формы. «Страдания юного селеноида», созданные не без помощи табуированной лексики и местами сделанные на грани фола, стали первой попыткой выхода нашей фантастики в еще одну запретную тематическую область и — благодаря «Лунариуму» — попыткой не последней.
