Надо отдать ребятам справедливость: они старались помочь мне, останавливали Савенкова.
— Ну, что ты носишься бестолку? — спрашивал Рябинин.
— А твоё какое дело!..
— Не мешай слушать, — негромко просил Горюнов.
— Подлиза! — отрезал Савенков.
— Замолчи сейчас же, а то получишь! — горячился Левин.
— Посмотрим ещё, кто получит…
Такой ответ, как правило, сопровождался тумаком.
Что тут было делать?
Помню, в лекциях по педагогике нам не раз говорили, что в подобных случаях надо как можно скорее поручить ученику какую-нибудь ответственную работу.
И я предложила ребятам избрать Колю Савенкова классным организатором.
Скажу по совести: их очень удивило это предложение. Но они не стали спорить.
Коля был избран, и скоро мы убедились, что это не произвело на него ни малейшего впечатления.
— Ты составил список дежурств? — обращалась я к нему.
— Пускай Гай составляет, он самый аккуратный, — угрюмо отвечал Николай.
— Сведи, пожалуйста, ребят в раздевалку, — говорила я.
— Сами сойдут, не маленькие.
В перемены, стоя с ребятами у окна, я не раз замечала, что Савенков прислушивается, точно хочет подойти и принять участие в нашем разговоре.
Но, встретив мой взгляд, он тотчас делал независимое лицо и выкидывал какой-нибудь из своих обычных «номеров»: свистел, с гиканьем врезался в толпу ребят или начинал ломиться в класс, куда во время перемены входить не разрешалось.
Он попрежнему не слушал ни меня, ни кого-либо другого. Он не выполнил ни одного моего поручения и не утруждал себя приготовлением уроков.
— Тебя, видимо, придётся исключить из школы, — говорила я.
— Ну и исключайте! — отвечал он.
— Савенков, выйди сейчас же из класса! — иной раз говорила я, доведённая до отчаяния его возмутительным поведением.
— Ну и пойду! — угрюмо заявлял он, забирал сумку и отправлялся домой.
Я не видела выхода, не знала, как быть.
Я вспоминала свои школьные годы, свою учительницу — она вела нас с первого класса по седьмой. Мы попали к ней восьмилетними малышами, а простились в пятнадцать лет. Она была для нас самым лучшим человеком на свете, самым умным, справедливым и добрым. Мы слушались её беспрекословно — да, пожалуй, это нельзя назвать послушанием, тут было нечто другое. В каждом слове Анны Ивановны, в каждой мелочи мы чувствовали её правоту, мы понимали: нужно поступить только так, как ждёт она от нас.
И теперь я пыталась понять: чем же завоевала нас Анна Ивановна? Что это было такое — неуловимое и покоряющее? Уловлю ли я этот секрет, овладею ли им?
