Нам с Прагой еще предстояло познакомиться друг с другом. Однако, увидев ее в первый раз, я уже инстинктивно знал, что она не такая, как Лондон. Не сдержанная, не отстраненная, не холодная. Гордая — да. Но гордость Праги была привлекательна и окутана романтической тайной. Полные торжества парижские бульвары и высокомерные нью-йоркские небоскребы — не по ней. Это город мощеных улиц и потайных лестниц, внутренних двориков, увитых цветами и наполненных шепотом. Город, полный живописного достоинства, где бок о бок стоят дворцы и многоквартирные дома.
Мы с Эриком взяли такси и ехали по шумящим густой листвой улицам пригорода со странными домами в стиле модерн, окруженными садами-переростками.
— Где жила ваша тетя? — спросил я Эрика. — Где-то здесь?
— О нет. Ей нужно было все время находиться в гуще событий. Не ощущая запаха выхлопных газов, она чувствовала себя несчастной. Ее дом, точнее, квартира располагается в центре, и обстановка в ней в точности такая, какой она ее оставила, apparemment.[6] Мы будем жить в настоящей Праге.
Мы спустились по уходившему круто вниз проспекту, вымощенному булыжником, который идет от Страговского монастыря до Малы Страны — маленького барочного квартала, состоящего из извилистых улочек, сходящихся у подножия замка. Здесь я впервые познакомился с настоящей Прагой. Перед нами текла Влтава, вдали виднелись башни-близнецы Карлова моста с его вереницей статуй, мрачных и черных — от возраста и копоти.
Удивительно, насколько ярко я все это сейчас вижу. Я больше не возвращался в Прагу с тех пор, как мы с Эриком покинули ее, поскольку у меня с нею связаны болезненные ассоциации, но я ее не забыл. Вероятно, сегодняшний город отличается от того, каким знал его я, и мысль об этом причиняет мне боль. Улицы Праги, должно быть, заасфальтировали, а на каждом углу теперь стоят палатки с фастфудом, как в других больших городах. Не исключено, что ее монастыри и дворцы превратились в гостиницы. Я не хочу туда возвращаться. Я доволен возможностью мысленно посещать этот город, некогда поразивший впечатлительного молодого человека, спешившего жить.
Водитель высадил нас на углу улицы, застроенной большими старыми домами. Я стоял на мостовой и мерз, ожидая, пока Эрик не откопает ключи.
— Когда-то, — сообщил он, — здесь был дворец. А теперь квартиры. Довольно большие квартиры.
Он нашел ключи, открыл дверь и повел меня за собой, под арку. Внутри при тусклом свете лепнина на стенах и потолке принимала очертания призрачных херувимов, улыбающихся смене ветра, навсегда застывших в бреду разврата. Свет, искаженный грязью, проникал сюда через два больших окна. Прямо перед нами располагалась изящная лестница, наследие эпохи более утонченной, чем та, в которую мы живем, она вела куда-то наверх, в темноту. Когда глаза мои привыкли к тусклому свету, излучаемому одинокой слабой лампочкой, я увидел, в каком состоянии находится здание: отошедшая краска, сломанные черепки, отвалившийся гипс. А дальше — мрак.
