До границы мы добрались рано утром, в туманный, облачный день; хотелось спать, глаза слипались, нам предстояло час мерзнуть на железнодорожной платформе, причем по непонятным причинам час ожидания превратился в три; потом мы ехали на двух медлительных случайных поездах, с пересадкой. Маршрут выбирал Эрик и сделал это неудачно, но его общество было мне слишком приятно, чтобы упрекать его за неумение разобраться в расписании («Только зануды умеют хорошо подбирать поезда», — заявил он). До места назначения добрались только к вечеру — грязные, но в приподнятом настроении.
Элла не пришла встречать нас на вокзал, но прислала сына экономки с адресованной мне запиской — я хорошо знал этот неровный почерк и коричневатые чернила.
«Дорогой Джеймс, — так начиналось письмо. — Как ты заметил, день сегодня очень холодный, и мне настоятельно порекомендовали не рисковать и не шутить ни с погодой, ни с дорогой. (Папа и Памела предупредили деревенского доктора на случай, если я вдруг надумаю совершить какую-нибудь глупость. И он опекает меня сверх всякой меры.) Так что я посылаю за вами Жака, надеюсь, вы не возражаете. Не забудьте дать ему чаевые: в этих краях важно уметь расположить к себе людей.
Не могу дождаться встречи с тобой.
Э.»
Я прочел записку в машине, пока мы ехали с вокзала, рассеянно слушая, как Эрик и Жак вежливо переговариваются друг с другом.
Жак пронесся мимо деревни, притормозил и миновал одни, затем вторые полуразвалившиеся ворота с каменными столбами. Я с волнением подумал, что Элла вот-вот окажется в моих объятиях. Подъездная дорога была длинной и ухабистой, в конце ее нас встретил дом — каменный, потускневший от времени, с голубыми ставнями. «Неужели этот приходящий в упадок дом принадлежит Харкортам?» — удивился я. Видимо, великолепие особняка на Честер-сквер оставило неизгладимый отпечаток в моем сознании.
Мы свернули в последний раз — и тут я увидел Эллу. Она ждала нас, стоя на узкой лестнице перед входной дверью: хрупкая фигурка в голубом кашемировом пальто, с растрепанными волосами и пылающими щеками. Я покраснел от удовольствия, увидев ее, и взглянул на Эрика: не улыбнулся ли он тоже? Однако мой друг устремил взор вперед и не обращал на меня внимания. Сейчас я ясно это вспоминаю. Но в то мгновение, когда машина остановилась, я не придал значения его виду — плотно сомкнутым губам, напряженным плечам, — предполагая, очевидно, что Эрика просто утомило наше длительное путешествие. А вот меня оно ничуть не утомило.
