Перед куском пола с метр или около того, серого в свете звезд, было что-то, в чем угадывалась его собственная тень, неузнаваемо слабая и расплывчатая. Темнота впереди оставалась непроницаемой. Включать свет было бы безумием — на окнах не было ни ставен, ни жалюзи — весь кампунг оказался бы освещенным. С таким же успехом можно было посветить факелом в лицо отцу.
Он сделал шаг внутрь. Двигаться на ощупь с распростертыми объятиями означало отправить все стеклянную посуду на пол, поэтому он медленно вытянул руку недалеко перед собой, подняв ее чуть выше пояса. Он медленно двигался вперед, по ощущениям — около минуты, прежде чем пальцы натолкнулись на покрытую пластиком плиту ДСП. Из такого же материала была сделана вся фурнитура: его письменный стол и стол, за которыми они ели. Если только он не сбился с направления, то это был лабораторный стол, протянувшийся в длину через весь домик, почти деля его пополам. Прабир глянул через плечо: вроде бы он шел прямо, не сворачивая. Понадобилось некоторое время, чтобы исчезло серое остаточное изображение двери, но после он все равно ничего не видел впереди. Он повернул налево и пошел вдоль стола, слегка скользя правой рукой по поверхности, а левую выставив вперед, чтобы не натолкнуться на препятствие.
Обойдя стул и кресло на колесиках, Прабир подошел к участку стола, освещенного звездным светом, падающим из окна. Он неуверенно провел правой рукой по слабо освещенному участку, только больше запутавшись в неясных тенях и нечетких поверхностях. Его рука коснулась изогнутого холодного металла. Микроскоп. Он почувствовал запах смазки на кремальере; это был особый, навевающий воспоминания, запах. Отец поддерживал его, стоящего на стуле, чтобы он мог дотянуться и заглянуть в микроскоп, еще в Калькутте. Показывая ему чешуйки на крыльях бабочки, сверкавшие, как маленькие изумрудные призмы. Желудок Прабира сжался так, что он почувствовал вкус кислоты, но это только укрепило его решимость. Чем хуже он чувствовал себя, делая то, что делал, тем более необходимым это казалось.
Прабир представил, как помещение выглядело днем через окно. Он увидел отца, склонившегося над микроскопом, и понял, где он сейчас находится и куда ему нужно идти дальше. Открыть клетку, полную взрослых особей, в темноте, значило напрашиваться на неприятности: вряд ли можно было ожидать, что удастся нащупать их туловища, при этом не разбудив, и даже, если ни одна не вылетит, то их крылья окажутся слегка повреждены. Личинки были покрыты острыми щетинками и выделяли коричневую, зловонную и вызывающую раздражение слизь. Он, вероятно, смог бы преодолеть отвращение — в конце концов, это были всего лишь гусеницы; совсем не то же самое, что засунуть руку в клетку со скорпионами — но он видел пятна от слизи, оставшиеся на руках отца. Было бы очень сложно объяснить такие же следы на своих руках случайностью.
