Апостол Павел понимает этот фрагмент именно так: «Ибо он думал, что Бог силен и из мертвых воскресить».
Еще одно популярное заблуждение — что Господь позволяет Аврааму оставить Исаака в живых в качестве награды за его верность. Вовсе нет. Бог не отменяет жертвы в виде добавочной награды — Он засчитывает ее. Исаак принесен в жертву Богу, он принадлежит Богу, и все потомство его. В этом и есть глубокий сакральный смысл этой истории.
Ольга Брилева
Но почему Бог выбирает для Своих заданий таких жестоких людей, как Моисей или Навин? Разве у Него не нашлось кого-то получше?
Значит, не нашлось. Не в смысле «людей получше», а в смысле — «у Бога». Язычнику (и в особенности праведному язычнику!) в целом свойственно руководствоваться, во-первых, своей волей, а во-вторых, своими понятиями о том, что такое добро и зло. Это звучит, как парадокс а-ля Бернард Шоу, но чем праведнее язычник и чем выше он поднимается над своими пороками, тем труднее ему одолеть свои добродетели. Александр Македонский был не только гениальным полководцем, но и очень хорошим человеком, его благородство, великодушие и доброта сделали бы честь, наверное, любому из нас. Чем это кончилось? Он потребовал поклоняться себе как богу. Его добродетели были настолько очевидны ему самому, что он потребовал от других почитать их в себе, он совершенно серьезно уверовал в то, что он сверхчеловек, потому что окружающие его люди этими добродетелями не обладали в той же мере. В этом беда любой языческой праведности: чем больше добродетели человека, тем больше его гордыня. Поэтому, если бы Бог обратился не к Моисею, а к тому, кого мы назвали бы «хорошим человеком», Он, скорее всего, услышал бы: «Я должен рассорить евреев с египтянами и повести их в пустыню только ради того, чтобы они в Тебя уверовали? Тысячи жертв — лишь ради этого? Извини, не могу, да и кто Ты такой, чтобы мне приказывать?»
И получается, что такой хороший человек часто неспособен действовать тогда, когда требуется решительность и непреклонность. Будучи предоставлены себе, добродетели «сходят с ума» и норовят занять не свое место. Доброта понуждает нас уничтожать младенца во чреве («право женщины на свое тело»), милосердие ратует за умерщвление стариков («право каждого уйти достойно»), а справедливость — за то, чтобы налоги с бедных шли в пользу богатых (а кто против — тот на самом деле Шариков, «взять и поделить!»). И любой, кто попытается здесь что-либо переменить, увидит в первую очередь, что страдают те самые его ближние, ради которых он затеялся с переменами. Он услышит, как услышал Моисей: «
