А как будет нынче? Впрочем, нынче Репнин гость не посла, а советника. С этой мыслью он подошел к парадным дверям салтыковского дворца. Как в прежние времена, безусый швейцар с картинными сединами, более похожий на английского посла, чем сам сэр Джордж, открыл Репнину дверь и сдержанно поклонился. Репнин не успел раздеться, как Скотт уже стоял подле него, низвергнувшись с заоблачных высей. Это, однако, было нарушением традиции и для Скотта. В прежние времена здесь в большей мере оставались верны чисто английскому правилу: чем сдержаннее и строже, тем действеннее.
— Ну что ж, мы замкнули круг, — сказал Скотт, показывая Репнину свои розовые ладони. — По-моему, десять лет назад, когда я приехал, мы встретились с вами здесь? Лондон был потом?
— Верно, Лондон был много позже, — произнес Репнин, не останавливаясь, — ему все мерещился сэр Джордж Бьюкенен, стоящий на своей четвертой или пятой ступени, господи, какое счастье обмануть его бдительность.
Репнин нашел, что для семи часов, когда начинался прием, здесь было даже слишком людно. Большой зал дворца, прелесть-зал, который так нравился Репнину своими необыкновенными пропорциями и лилейно-белыми тонами, казался сегодня странно тусклым — электричество горело вполнакала. В распахнутые двери он увидел старуху Варвару Оболенскую, выдавшую трех дочерей за англичан и по сему поводу претендующую на положение жемчужины в британской короне. Репнин помнит, когда она еще обнажала бело-розовое тело, чем дальше, тем больше оголяя руки, грудь и шею. Потом на каком-то пределе, когда оголять больше было уже почти нечего, она принялась торопливо и не очень ловко драпировать то, что так недавно обнажала: руки, грудь, шею. Сейчас она сидела посреди белокаменного зала закупоренная в тюль и кружева — свободными еще оставались нос, блеклые губы и веки. Ах, эти веки! Они будто норовили запахнуться, увлекая бедную в небытие.
Потом он увидел, как молодой человек в куртке студента горного института прошел мимо с девицей, расцвеченной бледно-розовыми бантами. Репнин ускорил шаг, но, проходя, услышал голос студента, может, более громкий, чем обычно, определенно рассчитанный на то, чтобы его слышали и поодаль.
— Нет же, Пушкин бывал здесь и прежде. Если ты полистаешь его письма, там есть письмо и к Дарье Фикельмон, написанное по-французски, то самое, где он ее называет самой блестящей из светских дам.
Репнин улыбнулся: однако посещение салтыковского дворца для девицы с бантом не пройдет бесследно.
