Николаю Алексеевичу не везло. Карты валились из рук. Репнин поднялся. Нет, сегодня ему решительно не везло. Незнакомец сочувственно улыбнулся и устремился к освободившемуся стулу — он ждал этой минуты.
— Я тебе не велю… — услышал Репнин рядом смеющийся женский голос и в ту же секунду увидел, как она встала рядом с мужем с очевидным намерением помешать ему занять освободившийся стул.
Но он уже овладел стулом и даже успел взять в руки колоду.
— Николай Алексеевич… Простите, я не ошибся? — поднял он на Репнина белесые брови. — Инженер Шарль Жилль, — отрекомендовался незнакомец. — Николай Алексеевич, — заметил он, обращаясь теперь уже к жене, — будет тебе приятен…
Потом Репнин часто вспоминал этот миг, этот первый шаг, когда увидел ее, и говорил себе, что первое впечатление оказалось очень верным: самое характерное для нее было — улыбка, неяркая, и ладность округлых плеч и ласковость кожи.
— Ну смотри… пеняй тогда на себя… Ты мне Николая Алексеевича выбрал… — сказала она и взяла Репнина под руку.
— Это хороший выбор, — медленно произнес муж, не без труда преодолев «р» — родным языком для него был французский. — Хороший. — Как многие иностранцы, он любил это слово.
Впрочем, он уже погрузился в игру и конец фразы произнес не столько осмысленно, сколько по инерции. А Репнин и Анастасия Сергеевна прошли в дальнюю комнату дома, куда шум праздника едва доносился.
— Как давно вы знакомы с Губиным? — спросила она. — В Англии вы его не могли знать.
Репнин был озадачен: молодая женщина недвусмысленно дала понять, что знает его.
— Простите, но вы знакомы с семьей Губина… домами? — спросил Репнин, и тут выяснилось нечто неожиданное: оказывается, одной из семи женщин, перед которыми с некоторых пор раскрылись тяжелые врата большого мужского монастыря, называемого министерством иностранных дел («Да здравствует Февральская революция!»), была Анастасия Сергеевна. Нет, разумеется, речь шла не о дипломатической работе, а всего лишь о референтской, даже переводческой (большего всемогущий Февраль поднять не смог), но и это было немалым успехом, по крайней мере для Анастасии Сергеевны, ее знание французского было реализовано.
— Вам должно быть обиднее моего. Анастасия Сергеевна, — сказал Репнин. — Ваша дипломатическая карьера (он льстил ей: дипломатическая!) оборвалась, едва вы вкусили сладость плода…
Она рассмеялась:
— Представляете, не оборвалась!
— Каким образом?
— Вам что-нибудь говорит это имя: Маркин Николай Григорьевич?
