Под сенью Дария Ахеменида | страница 63

Шесть местных поочередно ехали на одном ишаке, то есть какое-то время ехал один, а все остальные бежали рядом. Потом на ишака взлезал другой, и опять все бежали следом. Если ишак упрямился, били его палкой. Если он выдерживал характер, седок тыкал его в холку шилом.

― Посмотри, Василий Данилович, ― показал я.

Персы при этом вдруг остановились, бросили мучить ишака и в несколько необычном для них восторге уставились на нас. Один приветливо махнул.

― Издраст! Пожалискя, садис! ― крикнул он и показал на ишака.

Мы с Василием Даниловичем переглянулись и, прямо сказать, от неожиданности взоржали.

― Нет, мой хорошо! ― показал на своего кабардинца Василий Данилович.

― Рус хорош! ― согласился перс и с улыбкой сказал еще что-то длинное, может быть, и обругал нас.

― На мифахмам, не понимаю! ― сказал Василий Данилович.

― На мифахмам, на мифахмам! ― радостно затараторили персы.

― Фарсистан ― хорошо! ― сказал Василий Данилович и посмотрел на меня, дескать, больше-то ничего не знаю, а надо бы побалакать еще.

― Рус ― хорошо! ― хором сказали персы.

― Рамазан! Рамазан, пост ваш, страсти ваши по Магомету, скоро будут? ― нашел еще спросить Василий Данилович.

― Рамазан, рамазан! ― враз опечалились персы.

― Где-то вот-вот должен их пост наступить, ― сказал мне Василий Данилович. ― Как они говорят, в это время с рассвета, когда еще нельзя отличить белую нитку от черной, и до полного захода солнца ничего нельзя ― ни есть, ни пить, ни этого, ― Василий Данилович жестом показал, что нельзя в это время и предаваться любви.

― Да, ― подхватил я. ― Нельзя в это время купаться, вдыхать благовония, принимать лекарства и даже глотать слюну. Можно только предаваться неописуемому трауру!

― Вот так! ― сказал персам Василий Данилович.

― Вутак! ― печально закивали они.

― Видишь, люди же, когда с ними поговоришь, Борис Алексеевич! ― сказал Василий Данилович.

― Вижу, ― с любовью к нему сказал я.

― Вот так и мне пришлось с ними где лестью, где плетью, где лаской, а где и… ― Он не нашел рифмы и снова повернулся к персам: ― А что, правоверные, сгубили нашего Грибоедова и думаете, хорошо?

― Хорошо, хорошо! ― сказали знакомое слово персы.

― Вот и возьми их! ― вздохнул Василий Данилович.

К себе в палатку я вернулся ночью. Там дремал ― голову на руки ― сотник Томлин. Вестовой Семенов дремал при входе. Здесь же была привязана довольно крупная, с седой бородой коза.

В отступательных боях память зацепляет гораздо больше, чем в боях наступательных. Горечь потери оказывается живучее азарта приобретения. К семнадцатому июня мы оставили Керинд и в ночь на восемнадцатое двумя дорогами ― в обход и через город ― уходили из Керманшаха. Верные союзническому долгу и глубоко переживающие за наше общее дело британцы сообщили, что на наших плечах повисли четыре пехотные дивизии и две конные бригады при массе артиллерии. Не имея обычая кушать на завтрак какаву, мы шарашились против этой громады под Кериндом восемь суток с тем, чтобы дать нашим тылам уйти в полном порядке. Приказом Николая Николаевича мы сдавали Керманшах без боя. Его же приказом мы не уничтожали за собой мосты через ущелья и речки, хотя их уничтожение давало бы нам большое преимущество. Николай Николаевич не понимал, как можно не уважать устоев чужого народа, как можно не беречь его векового труда. Мы проходили по мостам, каменной дугой выгнутым и опертым на могучие быки, ставили взвод орудий и взвод казаков. Саперы клали на предмостье небольшие заряды, не могущие повредить мостам, и тянули провод. И только к мосту выкатывалась турецкая часть, они взрывали заряды электричеством. Это заставляло противника сильно нервничать. Он останавливался. Мы накрывали его огнем и уходили до следующего моста или следующего удобного для задержки противника места.