― Не мой годок бы ты был, Серпун, я бы сейчас тебя шодой-то достал! ― огрызнулся Касьян Романыч.
― Ага, ты бы достал! ― в усмешке сказал Серпун, казак из ездовых второго взвода.
― Мелко племя! ― сказал Касьян Романыч то ли обо мне, то ли о Серпуне. ― Вот я сейчас скажу, случай был, не у нас, там, в Расии, ― сказал дальше он. ― В одном селе народ не умел сказать “ш”. Надо “ш”, а они все вместо этого говорили “ч”. Им-то самим ладно было. Жили. А пришла к ним на базар продать курицу-несушку баба. Стоит. Подходят ― и про курицу: несучка? Баба им: нет! Отходят. Подходят другие, про курицу: несучка? ― Баба опять: нет! ― опять отходят. Третьи подходят и свое: несучка? Нет, нет! ― отвечает баба, а сама, конечно, понять ничего не может. И так ― весь день: несучка? ― Нет! ― Несучка? ― Нет! ― И дошло, что баба схватила курицу за ноги и давай ей над головой вертеть: да сучка, сучка, вылитая бледь! ― Касьян Романыч пождал, не засмеются ли. Никто не засмеялся. ― Вот так же и он нас не понимаит! ― сказал он. ― Конь казаку дороже отца-матери, жены и детишек! А он с боя взятого коня в казенные определяет!
― Им, их благородием, взят-то! ― сказал Серпун.
Я пошел на голос одного из недавних моих собеседников, драгунских батарейных.
― И вот я решился, господа! ― рассказывал он. ― Мы уже встречались несколько раз. Она позволяла провожать себя до дома. Я, признаться, был в восторге, в этаком опьянении. И я решился. Мне наутро ― к месту службы, сюда, господа, в Персию, в нашу Кавказскую кавалерийскую. Да как же, думаю, без поцелуя! А у нас в Боровске ― это Калужской губернии, господа. У нас, знаете, он же на холмах и весь в черемухе, весь в палисадниках. Темных мест много. Ночь светлая. Чуть от палисадника отошел на мостовую ― светло. Мы идем, а я все не решаюсь. Уже вот и дом ее близко. Сейчас уже и собаки их залают, и дворник выйдет. Эх, думаю, надо, как в Протву, у нас река Протва, господа. В детстве ― с разбега в нее! Мы остановились в виду их дома, встали друг подле друга. Ее лицо стало так близко мне. Я решился наконец.
― И здесь о том же, ― сказал я.
Я прислушался к себе. Ничего, кроме гудения в причинном месте и нарастающего желания снова овладеть Валерией, я не чувствовал. А хотел я видеть прибрежные луга, холмы в перелесках и шестнадцатилетнюю мою Ражиту.
― Я решился, господа, ― сказал драгунский батареец. ― Можете надо мной смеяться. Но я не знал, как целуются. Мне думалось, надо взять ее лицо в ладони. Я прикоснулся к ее щекам. Она же в ответ: “Ой, какие у вас руки теплые!” ― и я не знаю, я не испугался, нет. Меня остановило. Я опустил руки.
