― Что же вам понятно, ваше благородие? ― спросили Павла Георгиевича мои драгунские собеседники.
― Да вот весь экономический расклад и понятен! Нам сподручно только топором да вилами! ― сказал Павел Георгиевич.
И следующий разговор стал напоминать разговор об экономическом законе у горийского инженера Владимира Леонтьевича. Я замкнулся. Ко мне склонилась Валерия.
― Простите, мне не видно, вам еще кофе налить? ― спросила она.
А грудь ее коснулась моего плеча. Я ее почувствовал через серебро погона. Каленый штырь сладко пронзил меня. Я нечто этакое промямлил Валерии.
― Я могу налить вам немного спирту. Я принесла! ― тихо сказала Валерия.
Меня пронзило штырем еще раз. Я выгнулся в спине, как выгибает раненых столбняк.
― Вы не могли бы, Валерия, проведать моих больных? ― кое-как справился я с собой.
― Я уже отнесла им кофе. Более ничего я сделать не могу. Все лекарства отправлены. Мы с графинечкой ведь задержались случайно. Мы же вас не чаяли ждать. Да и нет никаких лекарств. Но если вы просите, я схожу еще. А лучше, если придете вы. Идемте вместе, Борис Алексеевич! ― сказала Валерия.
Я, будто намагниченный, поднялся.
― Как это ужасно, Борис Алексеевич! У нас нет ничего. Мы все боремся, боремся. Наш Красный Крест и наши земцы не щадят себя. А у нас все равно ничего нет. Люди меньше умирают от ран, чем от болезней, ― коснулась моей руки Валерия.
Я в брезгливости к самому себе на полшага ступил в сторону. Валерия столько же ступила ко мне.
― Я читала, наш знаменитый хирург Пирогов даже в осажденном Севастополе успешно боролся с эпидемиями. А у нас здесь нет такого авторитетного деятеля. Николай Николаевич, наш командир, прекрасен. Но что он может один на все эти тысячи и тысячи верст! ― снова коснулась моей руки Валерия.
― Да, сударыня! ― в дрожи сказал я.
― Вас лихорадит? ― спросила она и сжала мне ладонь.
― Кажется, да, ― сказал я, полагая, что она оставит меня.
― Постойте же! Идемте же к нам. Я вам дам порошок хинина! ― решительно повернула в сторону Валерия.
И я магнетически пошел за ней.
― Павел Георгиевич, на время останьтесь за меня! ― на миг нашел я сил крикнуть.
― Да, Борис Алексеевич! ― отозвался он.
― Неужели их высокоблагородие заболели? ― в тревоге спросили драгуны.
Малярией, или лихоманкой, я переболел еще в Хракере. Она трясет больного точно через определенное время, и каждый раз трясет с нарастающей силой. В несколько недель, если не лечить ее, она приводит больного в совершенно беспомощное существо или вообще убивает. Меня она трясла, если так можно выразиться, щадяще. Причины этой ее пощады я, разумеется, не знаю. Возможно, моя лихоманка была какой-нибудь иной разновидностью. А возможно, меня оборонила моя небесная заступница Богоматерь вместе с моими матушкой и нянюшкой. Как-нито, а нынешнее мое состояние я, конечно, мог отличить от тогдашнего. Меня била не лихоманка. Меня била дрожь от близости женщины ― не очень красивой, но стройной, благоухающей и молодой.
