***
Лестница.
Четвёртый этаж.
Ручка двери.
На стуле, отвернувшись лицом к окну, сидела женщина с седыми волосами и низко опущенными плечами.
Я шагнул в комнату.
Мама обернулась.
Мы обнялись.
Несколько тысяч лет в этом мире что-то происходит вкривь и вкось, а дожидаться ещё тысячи лет, когда мир избавится (если избавится) от хаоса, ни сил, ни терпения у мамы недоставало. Из дома она выходила редко. Иногда просматривала газеты, иногда включала радио или телевизор, но большей частью разглядывала альбом с семейными фотографиями или стояла у окна, дожидаясь, когда на улице появится мой мотоцикл.
Мама спросила:
- В тебя не стреляли?
Я покачал головой.
- Вроде бы, нет.
Мама кивнула на окно.
- Если б ты знал, как это тяжело смотреть на улицу в ожидании сына.
- Ты знала, что приду сегодня?
- Я всегда знаю…
…В детстве мама целовала меня в лоб и говорила: "Я знаю, ты будешь президентом страны или, на худой конец, профессором философии…"
Я подумал о командире роты. "Сейчас капитан, наверно, дома в окружении жены и детей. А может, он не женат, и детей у него нет, потому что уж очень занят – к войнам готовится…"
- Ты дома! - в глаз мамы стоял красноватый отблеск. - Я молилась…Я молилась за всех нас…
Я удивился.
- Ты никогда прежде не молилась.
- Во время войн молятся все.
Я смотрел на маму и думал: "Ничто так не прожорливо, как безжалостно обирающее человека время?"
Мы снова обнялись.
- Мама, - сказал я, - у тебя такие глаза, будто ты нарезала луковицу.
- Луковицу я не нарезала. Просто я долго наблюдала за улицей, а ещё ночью читала Иеудит Гендель.
Я перевёл взгляд на небольшой портрет, который висел над моей кроватью –
моя мама-бабушка – младший лейтенант, связист штаба бригадного генерала Дана Шомрона. 1973 год.
Прямая посадка головы.
Плотно сжатые губы.
В глазах, будто кому-то упрёк, будто чему-то одобрение, будто…
С завистью в голосе я произнёс:
- Ты была лейтенантом, а я всего-навсего сержант.
Мама перехватила мой взгляд.
- Пойду к себе и переоденусь, - сухо сказала она.
"Отравлена страхом времён", - подумал я о маме и приблизился к окну.
На балконе сушились вывешенные на верёвках детские пелёнки, по карнизу дома, что напротив, прогуливался погружённый в себя, с опущенной головкой воробей, из соседнего дома доносился женский крик. Это отставной подполковник в очередной раз душил свою жену, вдали сверкал купол католического храма. "Надо же, - подумалось мне о куполе, - какое великолепие во славу неизвестному!"
