— А… я, — прохрипела Ира, — я…
Весь подготовленный монолог щедрой дарительницы, включая, кажется, даже ее собственное имя и спортивные титулы, улетучился из головы.
Потихоньку высвободив свои пальцы и избегая смотреть на детей, она сосредоточила взгляд на перламутровой пуговке у директрисы на кофточке. Этот мерцающий, переливающийся кружочек словно загипнотизировал ее, став крохотным островком спасения среди океана ужаса и безнадежности.
Женщина, кажется, поняла ее состояние: видимо, подобная реакция людей, пришедших сюда из здорового, яркого, счастливого мира, была ей не в диковинку. И глава заведения, чтобы не обидеть маленьких обитателей центра, начала задавать гостье вопросы, одновременно сама же на них и отвечая, так что Ирине, к ее великому облегчению, не удавалось и рта раскрыть.
— Не правда ли, вам понравились наши ребятки? Симпатичные, да? Они обязательно должны были вам понравиться. Они у нас все очень хорошие и очень любимые…
Любимые…
Так вот что значит настоящая, подлинная любовь…
Это не борьба за первенство, не доказательство своего превосходства над партнером, не ревность, не чувство собственника…
Любовь — это… Каждое утро терпеливо укладывать кудряшки девочке, у которой нет рук.
Это на своих руках, в обнимку, пересаживать с каталки в ванну обездвиженное существо, чтобы искупать его.
Это утирать рот умственно недоразвитому ребенку. Причем ребенку не своему, а чужому, от которого из-за его дефектов отказалась даже родная мать…
Женщина в кофточке с перламутровыми пуговками умеет любить.
А я? Я, скорее всего, нет.
Значит, мне еще предстоит этому научиться…
Но я всего лишь обычный человек, и мне хочется, чтобы любовь была праздником, а не подвигом…
Едва назвав себя и наспех объяснив цель своего визита, Ирина ретировалась из этого пугающего места, где способны подолгу находиться одни лишь подвижники. Она так и оставила тренажер брошенным на полу вестибюля и даже не выслушала слов благодарности.
Да какая благодарность! Если б могла, сделала бы для этих обездоленных и отверженных малышей куда больше… только заочно. В центре она больше не появится.
«Мелкие и жалкие мыслишки! — упрекала себя Ира, но тут же и оправдывала: — Зато честные».
Ее высокая, чуть не на грани зашкаливания самооценка теперь резко упала. Она поняла, что есть вещи гораздо более сложные, важные и достойные восхищения, нежели, скажем, мушкетерская отвага. И есть вещи, на которые она, кажется, не способна.
