— Баранки гну! — не выдержав, гаркнул. — Это же Владимир Львов!
— Да хоть Тигров! — еще ерепенилась старушенция, уверенная, что, несмотря на любое непослушание, ее не уволят: не так-то просто найти сотрудников на такую мизерную зарплату.
— Это, Любовь Федосеевна, наш главный спонсор, председатель Международного благотворительного детского фонда.
— Да хоть президент США! Мне-то что!
— А то! Он сегодня просто так, за спасибо, перевел нашей клинике такую сумму, какую мы из бюджета получаем за три года. Теперь, кстати, всем, и в том числе вам лично, будет выписана премия. Понятно, уважаемая?
Старушка ахнула и разжала по-боксерски выставленные сухонькие кулачки:
— Тот самый?! Благодетель?
Весть о неожиданном, словно с неба свалившемся даре уже успела облететь больничные коридоры.
Весь персонал — особенно женская его часть — мечтал хоть одним глазком поглядеть на благородного богача. Федосеевне посчастливилось первой.
Теперь, конечно, не могло быть и речи о том, чтобы такого необыкновенного человека «не пущать». Он был вправе осмотреть заведение, которое финансировал.
И Владимир Львов прошествовал в запретное отделение реанимации, благоговейно поддерживаемый под локти с одной стороны главным врачом, с другой — Федосеевной, которой для этого пришлось приподняться на цыпочки.
— Андрей! Андрей! Скорее приходи! Ты можешь не успеть!
Выходя на помост, он забирает в хвостик на затылке свои длинные прямые темные волосы.
И я поступаю так же со своими волнистыми рыжими.
Больше мы ни в чем не похожи.
У него блестящие черные глаза, у меня — прозрачные голубые.
У него густые соболиные брови вразлет, у меня — тоненькие и светлые, их и не видно издали.
Мы антиподы — но в то же время половинки единого целого. Мне без него не жить.
А с ним…
— Андрей! Приходи, тогда я выживу! Андрей…
— Галибин! Андрюха! Не ты случайно Первенцеву умыкнул?
— Умыкнешь ее, Константин Иннокентьевич, как же! Да она сама кого хочешь…
— Да знаю! — безнадежно махнул рукой Самохин. — Это я так… Вы же все время вместе… Видел ее сегодня?
— Да нет, — растерянно ответил Галибин. — Сам жду. Вот…
Он помахал перед тренером букетом тюльпанов, уже основательно подвявших.
— Обещала быть на тренировке, хотел ее поздравить… Двадцать лет ведь, юбилей.
— Свинство с ее стороны, — посочувствовал Самохин парню, а заодно и самому себе. — Самое натуральное свинство.
Из тренерской позвали:
— Константин Иннокентьевич! Вам звонят! — И дальше — приглушенно: — Из милиции, что-то насчет Первенцевой.
