— Дальше! — перебил Ханнасайд. — Вы ждали, что акции снова упадут, так?
— Именно! — с жаром воскликнул Бадд. — Раскрыл бы мистер Флетчер свой секрет раньше, ничего не случилось бы. Ни-че-го.
— Вы не купили десять тысяч акций, как вам велели, а сыграли на себя?
— Шансы упускать нельзя, — заюлил Бадд. — Сами понимаете! Ничего дурного я не замышлял!
Это весьма неубедительное утверждение Ханнасайд проигнорировал.
— Купили-продали, потом снова купили и продали, а прибыль оседала у вас в кармане. Так получилось? На тикере операции отражались, только как Флетчеру догадаться, что у вас на уме. Потом он раскрыл вам секрет — этой части рассказа я верю, — и вы поняли, что купили в десять раз меньше акций, чем следовало, а они пошли в рост. Правильно я излагаю?
— Вы… вы прирожденный биржевой игрок, мистер Ханнасайд! — похвалил Бадд. — Просто удивительно, как вы все распутали!
— В тот роковой вечер вы поехали в Марли потчевать мистера Флетчера байкой о том, почему не купили нужное количество акций?
— Совершенно верно. Не повезло, мистер Ханнасайд. Не отрицаю, я сглупил, но…
— Мистер Флетчер очень злился?
— Злился, но я его не виню и прекрасно понимаю. Только, оставаясь в тени, он поделать ничего не мог, а играть в открытую не желал. Ясно же, мистер Флетчер не мог допустить, чтобы стало известно, как он через посредника купил акции «Хакстон индастриз». Мистер Ханнасайд, на меня у вас ничего нет. Помяните мое слово: о любом опрометчивом поступке вы потом пожалеете.
Лоб Бадда покрылся бусинками пота. Сообразив, что ареста не последует, он шумно выдохнул и вытер лицо шелковым носовым платком.
Ханнасайд ретировался.
Теперь следовало проверить счета Невилла Флетчера.
Тем временем сержант Хемингуэй, своевременно прибывший в Марли, застал констебля Гласса в унынии. Веселый и бодрый, сержант тотчас заметил настроение своего подчиненного.
— Что с вами? Колики замучили?
— Нет, сержант, я в полном здравии, — отозвался Гласс.
— Ну, если у вас такой вид в хорошем настроении, не хотелось бы увидеть вас в плохом, — пошутил сержант. — Вы когда-нибудь улыбаетесь? Про смех я не спрашиваю, но хотя бы улыбаетесь?
— Печаль лучше смеха, — холодно проговорил Гласс. — Ибо печалью сердце лечится.
— Если речь о моем сердце, вы ошибаетесь, — молниеносно парировал Хемингуэй.
— Причин радоваться не вижу, — заявил Гласс. — Я опечален, подавлен и скорблю дни напролет.
— Давайте начистоту! — взмолился сержант. — Вам в самом деле есть о чем скорбеть, или это ваше любимое состояние?
