Вот почему так уверены были в себе и своем деле эти великоустюжские люди, в ноябрьский вечер весело беседуя в жаркой бане.
Мовня у Босых была срублена на славу — с предбанником, с белыми лавками по стенам, с полком, топилась по-белому. Еще с утра топила ее Настасья-дворница, натаскала воды в липовые кадки, накалила каменку, заготовила березовых и дубовых веников, усыпала пол душистыми сухими травами.
— Без бани бурлак пропал! — сказал дядя Кирила, вступая, деликатно прикрывшись веником, в мовню, где уже сидели на лавках с шайками в руках Василий Васильевич, Тихон и Кузьма. — Баня все грехи смоет! — приговаривал он, плеща в шайку деревянным ковшом из кадки нагретую на камнях воду.
Пара сальных свечек тускло горела на окне, освещая розовые сильные тела. Василий Васильевич хоть и не мог уже за возрастом, выскочив из бани, кататься по снегу, но париться еще любил, и Кузьма да Тихон, как повелось, парили отца. Однако сегодня он не спешил лезть на полок, над которым ходили седые облака мягкого пара.
— Расскажи-ка ты нам, брат Кирила Васильич, что за человек наш обидчик, ваш холмогорский воевода? — сказал Василий Васильич.
— Воевода, известно, воевода! — говорил дядя Кирила, натирая себя докрасна вехоткой. — Все они на один лад.
Едут на три года, а хотят жиру себе запасти на всю жизнь. Кто против него на месте: он тут вам и царь и бог…
— Что Кузьма наш-то сказывает! — засмеялся Василий Васильич, отфыркивая костромское мыло, сплошь облепившее пеной все его лицо. — Он из Мангазеи приплыл. Чего там творят! Эй, Кузьма, ну-ка, расскажи!
Кузьма, склонившийся над шайкой, повернул к ним лицо, закрытое налипшими волосами, блеснули ослепительно белые зубы.
— А што? Известно што! Чудит воевода! Нашего брата торговых людей туда съехалось с целу тысячу. Воеводой там Кокорев, Григорий Иваныч! Царь — и больше ничего! Воеводскую свою избу дворцом именует. Всех холопьев распределил: одни у него дворецкие, другие — стольники, третьи спальники. Ей-бо! Как кушать почнет за столом, — его холопы друг друга кличут: «Стольники! Всходите с кушаньем!» А в мовню-то — ха-ха-ха! — идет тоже как государь. «Мовники! — кричит. — Ведите меня в баню!» А в мовне моется — к нему разного чина люди идут, кто с чем, кому до воеводы нужда и бывает, а он как есть в чем мать родила сидит на полке, одежи — один веник! В церковь идет — впереди меч несут, за мечом идут стрельцы с пищалями, бердышами, бьют в тулумбасы — воевода к богу идет! А на нем самом большой наряд — охабень объяринный, сахарного цвету, петли низаны жемчугом, да воротник большой, тоже низанный, да шапка высокая, горлатная.
