— Благодарим! Мы пойдем на берег на своем шлюпе!
Купцы и капитан плыли по искрящейся солнцем реке, пристав гнался за ними в своей лодке. Высадившись на московитской земле, купцы поправили шляпы, локоны и шествовали, опираясь на высокие трости, важные, уверенные в себе, заботливо выбирая, где ступить, чтобы не замарать белых чулок и блестящих башмаков с пряжками.
А кругом двигались, толкались, шумели, кричали, божились, бранились волосатые, бородатые люди в толстых шапках, в смурых, синих, коричневых однорядках, в кафтанах, в сермягах, в зипунах, а то и в овчинных полушубках сверх низко подпоясанных белых, синих, красных косовороток. От берега к воротам Гостиного двора, обратно из ворот к берегу беспрестанно, муравьиной цепочкой бежали с мерными криками один за другим полуголые люди, тащившие на плечах, на головах, на носилках тюки, мешки, ящики, катившие тяжелые бочки. При проходе иноземцев московиты подталкивали друг друга под бок, подмигивали, смеялись и говорили так, что пристав останавливался, грозил кулаком и выкрикивал бешено все одни и те же слова.
В толпе сновали, зазывали, смешили прибаутками сбитенщики, пирожники, лапшевники, хлебники. Мелькали иногда черные, как маслины, глаза, подстриженные по-бабьи челки греков, в пестрых халатах степенно проходили персы с крашеными бородами, армяне в барашковых шапках конусом, в наборных серебряных поясах, попы в скуфейках, с деревянными крестами на шее. Прошло трое голландцев в коротких серых куртках на меху, приподняли грибастые шляпы, пробежали двое немцев. Поосторонь деревянной мостовой сидели нищие, пели умильными голосами, протягивая чашки:
Отцы наши, наши батюшки,
Дай вам господи доброго здравья!
Донес вас бог-господь
До крайнего Михаила-архангела!
У раскрытых под высокой рубленой башней ворот держало сторожу с десяток стрельцов в красных кафтанах, с широкими перевязями через плечо, с которых свешивались заряды, в шапках с разрезом, при саблях, с пищалями в одной, с бердышом — в другой руке.
На стене башни, над воротами, перед образом Георгия-победоносца горела розовая лампада.
Перед воротами пристав Афанасий Огурцов приостановился, оглянулся на иностранцев, снял шапку, перекрестился и тогда только двинулся в ворота с обнаженной головой. За ним обнажили головы и купцы и проходили гулкую, сырую башню, держа свои шляпы на отлет, а стрельцы смотрели на них, посмеиваясь.
— Порядок-то асеи теперь, видно, знают! — ухмыльнулся в полуседую бороду толстощекий десятник.
