- В общем, чтобы программа пришла в действо, нужен толчок. Этим толчком должен будешь быть ты.
- Вы промахнулись, профессор, - качаю я головой.
- Я так не думаю, - говорит он, - но выбирать только тебе.
Я на мгновенье задумываюсь. ' Тюрьма эта такое дерьмо, где тебя в один день могут отрахать во все дырки несколько чуваков', именно эти слова Размика из братства, отсидевшего за решеткой три года, всплывают в моей голове. И они не внушают оптимизма.
- Какая семья? - неохотно спрашиваю я.
- Моя.
- Ваша? Вы будете наблюдать за мной как за чертовым хомячком? Что у вас для меня, клетка с колесом?
- У меня нет такой большой клетки, - вполне серьезно разуверяет меня Юрий Викторович, - но у меня есть дом, достаточно большой, и одна комната уже подготовлена для тебя.
- Ваш дом? - удивляюсь я.
- Именно.
Мне на мгновенье кажется, что передо мной сидит сумасшедший. Но если у него ключи от моей свободы, мне пофиг, пусть это будет, хоть Чак Норрис.
- И что я буду делать в вашем доме?
- Ты будешь членом моей семьи.
Мне кажется, что мне слышится, но нет, он сказал именно это.
- У меня есть семья.
- Я в этом не сомневаюсь. И я не прошу от нее отказываться.
Наступает минутное молчание.
- А вам от этого что? - спрашиваю я.
- Что?
- Что вы будете иметь с этого?
- Видишь ли, я оптимист по жизни, и я верю в исправление человека...некоторых людей. Я вижу в тебе много хорошего. Ты даже сам не видишь этого. И просто губишь себя. Так что, отвечая на твой вопрос, могу сказать так, хочу сделать мир чуть лучше.
- Я полон дерьма, - предупреждаю я.
- В каждом человеке есть хорошее, даже в самом плохом, - говорит он и снова встает, - а теперь нам нужно связаться с твоими родными и составить договор.
- Какой договор?
- В случае неудачи или бегства, или нарушения правил, ты возвращаешься в тюрьму и отсиживаешь свой срок, - выдыхает профессор и протягивает мне руку, - надеюсь, его не нужно будет применять.
Я, молча, пожимаю его сильную руку.
Потом через час приезжает мама, она смотрит на меня с большим осуждением, в ее глазах лишь слезы, и я готов на все, чтобы осушить их. Она внимательно выслушивает профессора, уже при его друге Страшные-Глаза. И говорит, что ей нужна минута с сыном.
- Что ты наделал? - дает она мне весомый подзатыльник, - разве это мое воспитание? Разве так ты чтишь папин прах?
- А что? Я продолжаю его дело, - говорю я и снова получаю подзатыльник. Моя мама скрещивает руки на груди и демонстративно отворачивает. Я глубоко вдыхаю и подхожу к ней. Обнимаю за плечи, она разворачивается и плача обнимает меня.
