Как и предвидел отец, я в эту ночь почти не спала. В четыре часа утра он закончил, время от времени открывая банки с пивом, рассказывать трагическую историю о моей маме и ее умершей дочке. После того как родилась я, мама вбила себе что-то в голову и принялась расспрашивать врачей о причинах, по которым ребенок может умереть во время родов. Она не могла понять, почему со мной у нее все закончилось так прекрасно, а с Лаурой — так плохо, если обе беременности, судя по ее самочувствию и по результатам анализов и ультразвуковых исследований, прошли без каких-либо осложнений. По ее словам, когда она впервые услышала, как я заплакала, ей вспомнилось, как плакала Лаура. Это заявление было неправдоподобным, потому что в последний момент родов ей ввели большую дозу успокоительного, но она, тем не менее, была уверена в том, что слышала плач. Может, во сне, но все же слышала. Кроме того, ей не показали труп умершей девочки: по заявлениям врачей, они просто не хотели еще больше травмировать психически и без того убитую горем мать. Мама не раз говорила отцу, что стоило ей только посмотреть на меня — и она сразу же почувствовала, что ее первая дочь была живой и что ее у нее похитили — похитили, как похищают автомобиль, кошелек с деньгами или ювелирное украшение. Поэтому, насколько я поняла, ее уверенность в том, что Лаура не умерла, постепенно крепла. Мой брат, как и я, родился без каких-либо проблем. Врач, принимавший роды, когда родилась я, и тогда, когда родился Анхель, сказал моей маме, что ее физическое состояние позволяет рожать и дальше, что ее беременность прошла прекрасно и что при рождении Лауры, по-видимому, произошло что-то чрезвычайное.
Когда я проснулась в девять утра, из родительской спальни доносился храп отца. В десять утра врачи начинали обход больничных палат. Я решила поехать в больницу к этому времени, чтобы узнать у них, как обстоят дела с малокровием моей матери. Иногда я всей своей душой желала, чтобы она поскорее оказалась в таком состоянии, которое даст им основание ее прооперировать и тем самым прекратить этот кошмар, а иногда мне хотелось, чтобы ее подольше не тащили в операционный зал и чтобы она еще некоторое время побыла в больнице, поскольку пребывание там дает ей возможность получать хороший уход, находиться под врачебным надзором и — самое главное — оставаться живой.
Я не стала будить отца. Он заслуживал того, чтобы отдохнуть. Он, должно быть, сбросил огромный камень с души, поделившись со мной великим секретом нашей семьи, благодаря чему ему уже не нужно было ничего от меня утаивать. Я теперь знала, что если пытаться унести с собой секреты в могилу, то это очень сильно расшатывает нервную систему. Фотография Лауры заинтриговала меня в свое время так сильно, что с того самого момента, когда я ее обнаружила, мир вокруг стал казаться мне полным иллюзий и обмана — как будто за каждой вещью, каждым человеком и каждым событием скрывалось что-то неведомое, а за этим неведомым — что-то еще более неведомое, а за ним — еще, еще, еще… За моими родителями, как выяснилось, скрывались совсем другая Бетти и совсем другой Даниэль. Да и за мной, возможно, скрывается совсем другая Вероника, которая может заявить о себе в любой момент. Даже Анхель — и тот, наверное, таит в себе совсем других Анхелей, которые будут появляться в его жизни один за другим. Теперь я уже могла разговаривать с отцом о своей умершей сестре, но вот заговорить о ней с мамой я бы не решилась. Я не знала, как она на это отреагирует. Я, конечно, могла бы сказать ей: «Не волнуйся, папа мне уже все рассказал». Но чего бы я этим добилась? Мама ведь привыкла верить в то, что мне ничего не известно.
