— Так, господа шпиёны, собирайте вещички! Два комплекта нижнего теплого белья, ложка, миска, кружка. Можно нескоропортящиеся продукты. Можно одеяло, — говорил НКВДешник словно по-заученному, дымя папиросой.
Из кухни в комнату вошел лейтенант. Он с треском откусил наливное яблоко, которое взял там без спросу с кухонного стола и, чавкая, прожевав, сказал:
— Семеныч, нет там ни хрена никаких документов! Печь еще не топлена! Все чисто.
— А откуда им там взяться, дурень! У них два месяца назад уже был обыск. Ты че, летеха, вообще ничего не всекаешь? Ничего, обвыкнешься, салабон! — сказал старший.
— А, а, а, понял, — ответил лейтенант, и вновь откусив яблоко, уселся на диван, закинув ногу на ногу.
— Че стоишь? Собирай, сучка, свои манатки, — зло сказал НКВДешник и, доев яблоко, небрежно бросил огрызок на пол.
В груди Валерки в тот миг словно разорвалась противотанковая граната. Ему необычайно захотелось влепить этому холеному чекисту ногой прямо в его наглое лицо. Хотелось отделать его так, чтобы он ползал по полу на карачках, и языком слизывал ту грязь, которую они принесли с собой. С чувством невиданной ненависти, он крепко сжал зубы так, что бугры мышц зашевелились на его скулах. Ничего не говоря, Валерка нагнулся и, подняв злосчастный огрызок, с силой сжал его в кулаке.
— Давай, давай щенок! Чистота залог здоровья, — сказал лейтенант с какой-то странной ненавистью к обитателям этого дома, будто в тот миг перед ним были не граждане страны советов, а заклятые враги и предатели.
— Ты, Панфилов, особо не зарывайся! Дай даме собраться! Чай дорога ей сегодня дальняя в казенный дом. Пусть вещички соберет, как полагается, а то накатает жалобу Фатееву, будут нам и премиальные, и прочие льготы…
Видя, с каким пренебрежением чекисты обращаются к матери, Валерка еще сильнее сжал в руке поднятый огрызок так, что раздавил его, и даже мякоть просочилась сквозь пальцы.
— О, о, о, Семеныч, глянь на этого! Сейчас в драку бросится! Прыщ плюгавый…
— Угомонись, Панфилов, не трогай мальца, ведь она же ему мать, — сказал старший. — Пепельница хоть в этом доме есть? — спросил он, обращаясь к Валерке.
Краснов-младший вышел на кухню и принес отцовскую пепельницу, сделанную солдатами из латунной гильзы артиллерийского снаряда. На ней искусно была выгравирована дарственная надпись, да портрет военного летчика, который улыбался на фоне какого-то неизвестного ему самолета.
— Занятная вещица, — сказал капитан, с любопытством рассматривая тяжелую, латунную гильзу. — Батьке, что ли подарили?
