«Моя милая Светочка и Валерка! Много написать не получится. Хочу, чтобы вы знали, что я ни в чем не виновен… Не стоит слушать людскую молву и даже верить приговору, по которому меня осудят. Я не думаю, что у меня будет возможность написать еще, но при оказии обязательно это сделаю. У меня нет слов, чтобы выразить все то, что я чувствую к вам в этих холодных и сырых стенах. Я верю, что Валерка станет настоящим мужиком и никогда…»
Записка закончилась как-то внезапно и непонятно. Было ощущение, что сатрапы из смоленской тюрьмы просто вырвали её из рук, не дав шанса закончить предсмертное послание.
— А что дальше? — спросила мать.
— А все, — ответил Валерка удивленным голосом и подал записку матери.
— Я, это… Хочу сказать, что батьку вашего из камеры тогда забрали. Он сунул мне эту «маляву» и, уже уходя, назвал ваш адрес. Еще он сказал, что вы денег дадите, — сказал Карнатик, кусая свои ногти в ожидании причитающегося вознаграждения.
Мать Валерки сидела за столом, подперев голову руками. По её лицу текли слезы, и она ничего в эту минуту не понимала. Огромное горе сжало её сердце сильной рукой разлуки, и она почувствовала, что это письмо от ее Лёни, было, как водится в подобных случаях, последним.
— Мам, надо рассчитаться с курьером, — сказал Валерка, положив свою руку матери на голову.
Словно отойдя от сна, мать встрепенулась и, вытерев накатившиеся слезы, сказала:
— Ах да! Прости, малыш, я совсем расклеилась, — и, привстав из-за стола, подошла к комоду. Вытащив из него шкатулку, она достала червонец и протянула его пареньку.
— Премногое вам, мерси, — сказал Карнатик, и спрятал деньжину во внутренний карман своего пиджака.
— Может, ты хочешь кушать? — спросила его Валеркина мать. — В тюрьме, наверное, очень плохо кормят. Ты сильно бледен. Видно, голодал?
— Я, мамаша, полгода под следствием на «киче» парился. Вот и отощал на казенных-то харчах. В деревню, к бабке, поеду. Молоко, сметанку кушать. Через месяц, я думаю, жиры нагуляю добрые…
— Ладно, проходи на кухню, — сказала ему Светлана, и пригласила за стол.
Карнатик без всякого смущения уселся за стол и, закинув ногу на ногу, приготовился к трапезе.
Мать отрезала краюху хлеба и достала из духовки еще теплый суп.
— Суп гороховый будешь? — спросила его Валеркина мать.
Карнатик, жадно откусывая хлеб, лишь махнул своей головой. Налив миску горохового супа, она подала его гостю, а сама, подойдя к окну, скрестила на груди свои руки и, отключившись от всего мира, уставилась на улицу. Карнатик ловко орудовал ложкой, со звоном и стербаньем опустошая фарфоровую тарелку, пока в ней не осталось ни капли.
