— Хватит, Алькмар о тряпках. Довольно. Не стоит нам ещё на фронте, решать какие — то там шкурные проблемы. Давай доставай твой хвалёный Шато. Мне страсть как хочется выпить за нашу встречу. Представь себе, я уже двое суток болтаюсь в воздухе, как дерьмо по волнам великого Рейна. Русские истребители, гоняли нас так, что я, облевал кабину. До сих пор меня мутит от этих воспоминаний.
— Один момент барон. Сейчас я поправлю твоё пошатнувшееся здоровье! — Курт, ты где? — заорал гауптман, вызывая своего денщика.
Из-за ширмы, стоящей напротив, выпрыгнул молодой солдат. Новая идеально выглаженная униформа говорила, что солдат совсем недавно на фронте. Он щелкнул каблуками, тяжелых солдатских сапог и сказал:
— Я вас слушаю, господин капитан. Что изволите?
— Накрой стол Курт. У нас гость. У нас большой гость. Нет — у нас огромный гость! У нас в гостях целый барон, ты понял!? Козья ты морда! Целый немецкий барон! Если ты, ни разу не видел барона, то посмотри на него.
— Так точно, господин капитан, я все понял! — сказал солдат, вытаращив, глаза на полковника. Денщик, вновь эффектно повторил свой фирменный щелчок, и мгновенно растворился в глубине блиндажа.
Укрытие капитана, напоминало скорее не фронтовую постройку, а элитный бордель, где-то в предместье центре Парижа. Голые бревна, были задрапированы, шикарными бархатными шторами, снятыми со смоленского театра. Кровати, скрывались под шелковыми балдахинами для предохранения от комаров и мух. Даже несколько живописных картин, в золоченых рамах, украшали скромное жильё боевого немецкого офицера. Это придавали бункеру вполне цивильный облик.
— Я удивляюсь дружище, как тебе это сходит с рук? Неужели в гестапо, не видят твоего увлечения роскошью. Мне кажется, оно у тебя больше чем у Геринга, — сказал полковник.
— Генрих, я хочу сказать тебе одну вещь, — сказал капитан глядя в глаза своему другу дет-ства. — За эти годы войны в России я просто перестал бояться. Мне вся эта возня давно надоела. Там русские, тут гестапо. Там тиф, там геморрой и партизаны. Тут кругом одни партизаны. Каждый день Генрих, я думаю, что это последний день в твоей жизни! К черту! Лучше я сдохну от обжорства, чем благородно умру от голода. Здесь ничего нет кроме этих чертовых русских болот Генрих! Ведь скажу честно, на нашем фронте, знают почти все. Вот я, и надеюсь на твою друже-скую поддержку.
— Ты знаешь Альк, а ты прав. В твоих словах есть истина! Ни кто не будет заниматься ни политикой, ни войной, на голодный желудок. Ни какие благородные идеи не будут реализованы, пока народ Германии не набьет своё брюхо свиными ножками и дерьмовой гороховой похлёбкой.
