Связист просто давился смехом, нагловато уставясь на сержанта.
— В чем дело? — сдержанно спросил Ойбор. И добавил: — Не помню, чтобы голос в трубке развлекал нас анекдотами. У меня в вашем возрасте от таких сообщений волосы вставали дыбом. Сейчас, впрочем, тоже.
— Виноват, — в который раз произнес связист, — виноват. Но мне подумалось: не будет ли каких-либо указаний насчет записи? Уж больно грубо он с вами обошелся.
Сержант взорвался:
— Мне плевать, как он со мной обошелся! Мне всегда плевать на это! И вам не следует так впечатляться всякой ерундой! Для нас важно, что сообщают, а как — неважно! Ясно?! Речь идет о смерти, а ты… Быстро у вас тут каменеют души.
— Прошу извинить, но его тирада свалила бы и слона. Крепко это у него получается. Ничего подобного не слышал, сколько живу.
— Последнюю фразу насчет ослов, пожалуй, сотри, — сказал Ойбор. — Да, пожалуй, незачем ее консервировать. — Сержант надел панаму и застегнул ремень с кобурой. — И вообще, убери все лишнее. Ты меня понимаешь.
— Слушаюсь. Хотя инструкцией предусмотрено…
— Лишнее сотри!
— Слушаюсь.
— Вот и отлично, — со вздохом проворчал Ойбор. — Боюсь, запись нам не поможет.
— Пожалуй, — развязно согласился связист, — этот парень явно постарался изменить голос. Сипел, как пьяная старуха.
— Ну, довольно. Иди. А то я поверю ему относительно ослов и полиции.
Связист ушел. Из-за плохо прикрытой двери просочились топот удаляющихся шагов, прищелкивание языком и смех.
Что и говорить, день начинался отвратительно.
Сержант Киматаре Ойбор, ветеран уголовной полиции, обладатель трех золотых лент, одну из которых за долгосрочную и образцовую службу он получил уже при новом режиме из рук самого президента, вероятно, забыл, что за ночь выпит весь запас кофе, иначе бы не тряс флягу, прежде чем покинуть служебное помещение.
— Найдется у кого-нибудь глоток кофе или виски? — крикнул он.
— Никак нет, гражданин сержант, на службе не держим.
Шаркая тяжелыми сандалиями, он прошагал по анфиладе крошечных комнатушек, уставленных приземистыми столами, унылыми, как и казенные бра на голых стенах.
Тусклый электрический свет скользил по лоснящемуся лицу пожилого темнокожего человека с широкой желтой нашивкой на коротком рукаве белой форменки и нагрудным жетоном № 73.
Ойбор взял свой велосипед, что одиноко поджидал хозяина за специальной оградкой у задней стены двухэтажного особняка управления, и покатил по узким и кривым мостовым еще не проснувшейся столицы. Город, как и вся страна, в короткие часы безлюдья, молчащий и застывший, будто обнаженный и выставленный напоказ, являл собой огромную строительную площадку, где глинобитное жилье соседствовало с белокаменным, где вечна зелень и вечно солнце.
