— А ну, а ну?
— Снимал в октябре. Ты был уже там?
— А как же. С пятого октября. Ночью переправились… Лупы нет?
Хельмут принес лупу, и Карташов стал разыскивать на фотографии свои окопы. Нет, окопы обнаружить не удалось, — это сейчас, говорят, со спутников снимают так, что заголовок газеты можно прочесть, — но баки, эти чертовы баки на верхушке Мамаева кургана были хорошо видны. И железная дорога, делавшая петлю у его подножья, и завод «Метиз» и даже мясокомбинат, в подвале которого находился КП 1-го батальона…
— А это я, — сказал Карташов. — Видишь белую точку? Это я, у меня был белый тулуп.
— Тогда будем пить про тебя! — Хельмут потянулся за бутылкой.
— А я за тебя, Фриц! Кстати, за что ты Железный крест получил? Это твой портрет в кабинете, над столом?
— Мой. Только не Железный, нет, не дали, это Мерит Крейц, как это, за услуги.
— За заслуги, верно?
— Да. За заслуги. Только нет этого, сабля, меч. Второй класс. Вроде ваша звездочка.
— Не очень-то, — усмехнулся Карташов, у него была именно «Красная Звезда». — У нас считался бабьим орденом — сестричкам давали, связисткам, командирским пэпэжэ…
Они опорожнили все бутылки, остатки от вчерашнего и Хельмут, отяжелев вдруг, сказал:
— Знаешь, я, кажется, опять спать. По-ке-ма-рю, по-вашему.
— А ты по-нашему здорово шпаришь. Почти без акцента. Сколько в плену пробыл?
— Восемь год.
— Где?
— Сибирь. Недалеко Омск.
— Не был, не был в тех краях…
— А я вот был. Даже любил.
— Что любил?
— Не что, а Катю.
— Катю? Русскую?
— Русскую. Подавальщица.
Карташов хлопнул Хельмута по спине.
— Хорошо тому живется, кто с молочницей живет… Не плохо устроились, кригсгефангены…
— Да, вашим хуже было.
Карташов хотел что-то ответить, но раздумал.
— Ладно, ложись. А я разминочку сделаю, воздухом подышу.
— У нас тут парк рядом, хороший, лебеди плывут.
— Лебеди, лебеди… А где твоя жена, фрава?
— Нету…
— И не было?
— Была…
— И?..
— И нету…
Помолчали.
— Ладно, я пошел… Дай мне денег каких-нибудь, у меня только франки.
Хельмут стал рыться в карманах пиджака. Что-то нашел.
— Не загуляешь?
Карташов рассмеялся:
— С моим-то немецким?
— А водка по-немецки тоже водка. Пол-литра я тебе дал, даже больше.
Карташов сделал вид, что обиделся.
— За кого ты меня держишь? За алкаша, что ли?
— Вот именно…
Оба рассмеялись.
— Не хами, фриц. Шлафен, шлафен, а я немного шпацирен. Нихт дринкен…
Но «нихт дринкен», не пить, не получилось.
Парк был пуст, киоски закрыты. Ну лебеди, ну утки. Лебеди такие красивые, изящные в воде, на берегу оказались вдруг грузными, неэстетичными, лениво топающими вразвалку и очень агрессивными, все время ссорились между собой… Тем не менее, покормил их какими-то крошками, оказавшимися в кармане.
