— Эй, ты, убирай!
А когда девушка, окончив уборку, хотела пройти мимо него к двери, поднялся, еле держась на ногах, и схватил ее за рукав… «Вот это и будет гвоздем программы!» — ухмыльнулся он пьяно и облапил ее. Потом девушка сердито сказала:
— Твой отец куда любезнее!
Его начало мутить, но он не успел дойти до уборной, и его вырвало в коридоре.
В ванной, стоя под струей холодной воды, он думал: «Ну и дрянь же я! Ну и дрянь!»
Потом быстро поднялся в комнату матери, стал на колени перед кроватью и, зарывшись лицом в одеяло, всё ей рассказал.
— Господи, что у меня за сын! — с тоской думала она. — Что это за мальчик такой! Ты знаешь, господи, в каких муках произвела я его на свет, но он готовит мне еще большие муки! Уж лучше бы он молчал! Зачем он говорит мне обо всем этом?»
А когда Вальтер стал шепотом рассказывать ей, с каким наслаждением он избил тогда мужчину, мать прошептала про себя: «Будь милостив к нему, о господи!»
…После того как дым под аркой моста рассеялся, Шольтен и Мутц не увидели ничего, кроме воронки в береговой гальке. Воронка была около двух метров глубиной, и в нее медленно просачивалась вода. На ферме моста повис клочок маскировочной куртки, в двадцати метрах дальше лежала стальная каска, полная крови.
Альберт обнял за плечи Эрнста, и они в полном молчании пошли к восточному берегу.
XVI
Молча шли они рядом, пошатываясь от слабости: казалось, вот-вот кто-нибудь из них потеряет равновесие. Только сейчас они ощутили, до чего устали. Смертельно устали!
— Пойдем быстрее, — предложил Мутц, — американцы могут оказаться здесь в любую минуту!
— Все равно, — ответил Шольтен. — Плевать!
Посреди моста он вдруг остановился и посмотрел на Мутца пустым, ничего не выражающим взглядом.
— Скажи, Альберт, это ведь ты? Это ведь мы с тобой ходили в школу? Не так ли? Дай мне разок по морде, или пни меня хорошенько в зад, или сделай что-нибудь такое, чтоб до меня дошло. А то мне все кажется, будто я сплю. Или схожу с ума! Не сошел ли я в самом деле с ума? Это же все неправда? Не верю я этому!
Шольтен почти кричал:
— Не может все это происходить наяву, Альберт! Еще вчера вечером нас было семеро!
И вдруг он запел, вернее — завопил, нет, просто завыл:
— Сегодня нам принадлежит Германия…
Германия… Германия,
А завтра весь мир!
Потом вдруг совсем тихо:
— Мы должны пойти к ним домой, Альберт. Мы должны рассказать об этом их матерям, их отцам. Всему миру…
И Шольтен, горестно всхлипывая, как маленький мальчуган, со стоном уткнулся в плечо друга.
