— Я хочу, чтобы меня здесь похоронили, — со вздохом сказал один.
— А я, — возразил другой, жадно, полной грудью вдыхая воздух, — я хотел бы здесь жить.
Но думали они об одном и том же.
I
Карл Хорбер стоял под душем и старался направить струю так, чтобы ледяная вода падала прямо на худые плечи. Делал он это осторожно, и струя равномерно омывала грудь и спину.
Возле стены казарменной умывальни и у полуоткрытой двери резвилась «команда», с ехидным любопытством наблюдая за попытками Хорбера смыть грязь, налипшую после учений в поле.
Хорбер потешал «команду». С тех самых пор как его однажды поставили следить за рытьем окопов и он весь день сопровождал каждое свое приказание словами «давай, давай», его так и прозвали — Давай. Хорбер был членом «команды» и ее любимцем. Ему, шестнадцатилетнему лопоухому парню с веснушчатым лицом, огненно-красным чубом, не привыкать к насмешкам. Вот и сейчас под душем он совершенно невозмутим, хотя «команда» и не скупится — на советы.
— Эй ты, Давай, брюхо не замочи — заржавеет!
— Подверни уши, пусть вода и на шею попадет!
— Жаль, нет твоей девчонки, нагляделась бы досыта!
Громовой смех, за которым следует очередное, еще более язвительное замечание. И Карл Хорбер тоже хохочет. Не потому, что это лучшая форма самозащиты, просто жизнь бьет в нем через край и он радуется хорошей шутке, удачной остроте. Даже если метят в него самого.
Хорбер смеялся. Казалось, смеется все его щуплое тело, тощие ноги, живот, сутулая спина и острые лопатки. И тут в дверях вдруг появился Шаубек. Унтер Шаубек по прозвищу Скотина.
Кто придумал эту кличку, неизвестно. Да это, собственно, никого и не интересовало. Просто Шаубек мог скрутить в бараний рог самого строптивого рекрута, и все знали это. Пока он молчал, он казался неопасным. Но голос его предвещал беду. Даже когда он с напускной веселостью вдалбливал новобранцам основы воинской премудрости. Еще явственнее, когда он орал, и уж совсем отчетливо, когда переходил на шепот. Сейчас Шаубек шептал.
— Хорбер, — шипел он сквозь зубы, — ну и кретин! Вы что, мыться не умеете? Не пригласить ли нам мамашу намылить зад господину Хорберу?
Затем громче:
— Пустить душ!
Хорбер вытянулся под душевой струей в струнку. Шаубек круто, до отказа повернул кран и обрушил на сжавшегося в веснушчатый жалкий комок парня целый поток воды, чтобы тот как следует почувствовал, почем фунт лиха. Как следует. И в этот миг из угла, где сгрудилась «команда» (какая уж тут военная дисциплина), тихо, но вполне отчетливо прозвучало:
