Ну, Митрич фотографию дамочки в другой карман сунул и пообещался представить в лучшем виде. Как полагается.
Надо сказать, у нас места тихие. У нас не столица, чтоб каждодневно свалку устраивать. У нас бывает, неделю ждешь — и ничего, разве что какую-нибудь старушку-молельщицу из деревни привезут. А что старушка… Она от старости уже вся ссохлась, как святые мощи, и гримировать ее — только краску даром изводить. Тихо-то у нас тихо, а вот тоже ведь наплывы бывают. Когда зараз два жмурика приплывут, — Митричу это хорошо, это ему работа в удовольствие. Редко у него такие хлебные дни бывают.
Но только в тот день Митрич был приглашен на застолье к свату в соседнюю Брюхачиху. Помялся он, однако, прежде чем пойти. Потому как хотел сохранить себя в свежести для завтрашней работы, знал ведь, какой у его свата в Брюхачихе термоядерный самогон. Это такое пойло, брат, что мозги вместе с памятью как топором вырубает до самого утреннего опохмела. С утреца, как встанешь, опохмелишься, так враз в башке прояснеет. Точно в голову новую лампочку ввернут. Такой, брат, самогон особенный. Они его из каких-то грибов гонят. Чтоб лучше шибало. Обычная водка наш народец уже не берет. Очень привыкший к этому напитку у нас народишко…
Я, приятель, почему тебе так подробно об этом говорю… Я ведь этому свату сам двоюродный плетень и знаю точно, как оно было. Уморила в тот день жена Митрича: все ныла, пошли да пошли. Охота ей было перед родней в новой юбке покрасоваться. Ну и пошли.
Дальше что было, Митрич сам не помнит. Ежели спросить — не расскажет, хоть стреляй его навылет.
А было дело так. Надрался Митрич до положения риз, как и полагается на именинах, но, помня в глубине своей совести о важной работе, честно отправился за полночь домой, чтобы с утра с новыми силами приступить к ответственному поручению. Ибо грела его мысль о том, что в неминуемой грядущности еще две «красненьких» ему обломятся.
Только забыл он про чудесные свойства брюхачихинского самогона.
Объясняю тебе, в чем ошибка его заключалась. Запамятовал он взять с собой чекушку на опохмел, оттого-то и поплатился жестоко. Я так думаю, что опохмелялся он в то историческое утро чуть ли не простым пивом — вот в чем его ошибка была, чуешь?
Короче, утром пришел он беспамятно на работу, держа в голове образы людей, которых ему нужно было возродить к жизни для похорон. Потому что, считал он, настоящий художник не имеет права творить с бухты-барахты, нашармака. Должен он сначала образ этот в голове своей построить от «а» до «я», от носа до последней бородавки под глазом, и только потом уже за краски приниматься.
